умолк?»
Нет, здесь такого быть не может. Никто не спросит с француза, с португальца, с хорвата или даже с немца ни за что.
Нет у нас ни вопросов, ни ответов.
Русский может проявить браваду, но и то – спьяну, или если раззадорят.
Иногда толпа выйдет за околицу, но, глядь, и уже обратно торопится.
В целом же Россия никуда не движется, у нас всегда XVII век, как нам сказали. Либо движется к тоталитаризму, который других отчего-то всегда пугает больше, чем нас. Либо она просто в тупике.
В общем, если все три ответа объединить, то Россия веками стоит на месте в тоталитарном тупике.
Естественно, её зовут оттуда уйти: к нам, к нам, иди к нам, на нашу лужайку, выходи из тупика, у нас тут травка, бадминтон, сейчас принесут десерт.
(Как будто Россия, по меткому замечанию философа Владимира Бибихина, «имеет только одну идею: выровняться с Западом», от которого отстала, отстала, отстала, – Россия, ты видела ведь, как чех вырвался вперёд? венгр? румын? голландец? эстонец? испанец? что значит «не видела»? присмотрись, корова!)
Но Россия никуда не спешит, пасётся, как на привязи.
Соответственно, если сама страна не движется, то и русская душа переживает многие сложности. Она либо ещё в младенчестве, либо уже раба. Такое вот небывалое сочетание. Только родилась, но уже отупела, сникла, сдалась.
У русской души всегда есть обязанности: выйти на свет, соответствовать санитарным нормам, выучиться манерам, а если вдруг заговорила – заткнуться наконец.
Прав гораздо меньше: «едва вошла – уже наследила», «мы знаем, к чему ты клонишь» и прочее, прочее, поэтому какие ещё права, сначала научись вилку держать. Уже тысячу лет держит вилку, а всё равно не верят в то, что умеет её держать, – так и хочется этой вилкой ткнуть в кого-нибудь со зла.
Русской душе всё время предлагают зеркало, подносят к самому лицу, как будто она близорукая: полюбуйся. (Слышится при этом: полюбуйся, животное.) В зеркале какие-то корни, или кишки, чернота, сырость. Может, это вид на дерево снизу, может, портрет коровы изнутри, может, ещё что-то непотребное.
У всех есть представление о нас, одни мы о себе представления не имеем.
Когда русское пытаешься формулировать на европейский лад – оно рассыпается, поэтому философию нам всегда заменяла литература. Что такое немец – можно гениально сформулировать, немец и сам гениален; а о том, что такое русский, говорят, говорят, говорят, будто бы в бесконечном припадке, сразу сто героев Достоевского – все одновременно, все наперебой, – голова кружится, но ничего не ясно.
Наша философия – это почти всегда музыка. Русские философы писали прозу (берём с противоположных сторон по фамилии – Константин Леонтьев и Чернышевский), либо философию писали как прозу (Розанов), либо писали стихи (Вячеслав Иванов, Флоренский, Лосев), либо писали философию как стихи (Бердяев). Либо, наконец, писали и философию, и стихи, и прозу (Мережковский, Андрей Белый). Да что там: Ленин – и тот называл себя «литератор».
Может, в России не всегда нужна мысль, достаточно одного языка, если ты умеешь им сказать, пропеть