случиться…
– Раньше застрелят, а месяц – это они карт-бланш дают, – утешил он и смачно зевнул. – Слушай, давай спать, а? Утром работать, а ты тут викторину затеял. Спи, давай.
Марат завалился на диван под портретом Асада, и через минуту его мощный храп взорвал библейскую тишину ночи. Конечно, нервы у этого чудака толстые, как жгуты, и вообще ему не впервой здесь околачиваться, но где внимание к моей персоне и забота? Где чуткость? Я бесцеремонно пнул его коленом в бок.
– Ты чего? – не размыкая век скучно поинтересовался Марат.
– Курить хочу.
– Ну и кури, а я при чём?
– Где курить? Место где?
– А где хочешь.
– Выйти на воздух можно?
– Тебе можно. Там тебя как раз снайпер ждёт. Познакомиться не терпится. Послушай, до семи делай что хочешь, только от меня отстань. Спать хочу.
– Ты скотина, Марат. Привёз невесть куда, курить не даёшь, кофе не предлагаешь, просто свинство.
– Можно подумать, что у нас тебя с кофиём встречают.
Мне не спалось – было не то что холодно в нетопленной комнате, но как-то стыло и зябко, что ко сну ну никак не располагало, к тому же порок любопытства гнал наружу. Зал прилёта был по-прежнему пуст. Никого. Абсолютно никого! Лишь едва уловимый запах, сладковато-приторный, бродил в обнимку вместе со мною. Тот самый, что встречал у трапа самолёта, – запах цветущего сирийского жасмина, легкое смешение маттиолы и алиссума.
Потом он будет преследовать нас везде: и в Дамаске, и в Дарайе, и в Гуте, и в Думе, и в Харасте. И будет забивать запах крови, запах сгоревшего тротила, запах войны. Ночь растворила и впитала в себя аромат цветущего жасмина, и хотелось верить, что это запах крадущейся весны, пробирающейся среди растяжек и мин, запах нарождающейся жизни, запах мира. Дай-то Бог!
Обойдя огромный зал, поднялся на второй этаж, но там оказалось так же безлюдно и пусто. Побродив еще немного, вышел через бесшумно раскрывшиеся стеклянные двери, достал сигареты, закурил. Где начало, где конец, где вообще границы аэродрома – ни черта не видно. И вообще ни огонька, только моя мерцающая сигарета. Неожиданно из-под земли вырос крепкий сириец с короткой стрижкой в пиджаке и начищенных до блеска туфлях. Возник внезапно, словно чёрт из табакерки выпрыгнул или джинн из бутылки:
– Не надо курить. Вредно для здоровья. – Негромко, но веско, на русском, пусть и с едва уловимым акцентом, но таким тоном, что уточнять причину столь трогательной заботы о моём здоровье почему-то расхотелось. На подсознании мелькнуло маратовское предупреждение о снайперах. Чёрт возьми, мне это начинает не нравиться. Описав дугу, сигарета нырнула в урну, и тотчас же сириец растворился в ночи – то ли был, то ли не был, то ли привиделось. Мистика какая-то.
И хотя здесь было теплее, чем в здании, но испытывать судьбу желание пропало. К тому же этот сладковато-приторный запах жасмина потерял свое романтическое очарование.
Утро довольно быстро размыло черноту ночи, окрасив всё в серые унылые тона. Однотонное,