тебя. Стараются машину раскачать так, чтобы она перевернулась. А моя задача – не дать ей перевернуться и довезти рецидивистов из пункта А в пункт Б. Знаешь, какая агрессия шла с их стороны?
– А с вашей?
– Со стороны охраны? Тоже была. Агрессия, направленная не против них, а на то, чтобы приехать домой живым.
– Ты долго будешь на Майдане стоять?
– Пока порядка не будет. Пока не увижу, что президентом стал человек, который тут с нами от начала до конца стоял.
– И кто это?
– Парубий.
За пологом афганской палатки стоит стол, заваленный бумагами, железная подставка с пузырьками, широкий лежак, накрытый одеялами, и скамейка. На ней сидит тот ветеран, что повязывал мне ленту. Я присаживаюсь рядом с ним. Он, обиженный, отворачивается. К карману его куртки со стороны сердца примотан белый пластмассовый крест.
– Крест на мне, потому что я православный! – ворчливо говорит он, заметив, что я его разглядываю. – То святые отцы нам передали. С молитвой защищающей. Вы тут ходите, спрашиваете, долго ли Майдан будет стоять, а мы в Афгане бог знает в каких условиях жили: и в палатках, и в бронетранспортерах, и в боевых машинах пехоты. И те годы, которые я там провел, – чувство локтя товарища, оно сохранилось до сих пор, – громко и членораздельно произносит он, словно уши мои закупорены и он может пропихнуть в них свои слова только частями. – Я этого никак забыть не могу. А мирная жизнь – ни пенсии, ни квартиры. Тут тебя могут и предать, и продать и тэдэ и тэпэ.
– А на войне могут убить, – замечаю я.
– А здесь не могут?! – дергается он. – На войне я знал, что товарищ прикроет мне спину!
– Почему вы на меня кричите?
– Потому что это последствия войны – и ранения, и контузии! И ничем их уже не погасить!
– Чем вы отличаетесь от обычных активистов Майдана?
– У нас есть боевой опыт. Когда человек в боевых условиях был, он может оценить обстановку и быстро принять решение. Мы можем снайпера засечь по вспышке, по звуку, по траектории пули. А те, кто на войне не был, – у них нет шанса.
Ветераны Афганистана, ничем не отличимые от российских, сидят на лежаке, пьют чай. Рассказывают, где и когда жили в Москве и в Питере. В палатку входит человек в штатском.
– Россия объявила войну! – сообщает он.
Сидящий рядом со мной поворачивается ко мне.
– И что вы нам теперь скажете?! – спрашивает он, и я понимаю, что афганская палатка – это, пожалуй, самое неподходящее место, в котором российского журналиста могла застать новость об объявлении войны.
– Да как же так? – обращается ко мне самый пожилой. – За что вы нас так ненавидите? За то, что мы не хотели терпеть преступную власть?!
– Вы понимаете, что ваши войска уже шуруют по Запорожской области?! – кричит мне другой. – Без опознавательных знаков!
– Да вас просто надо мочить!
– Ни одно государство такого не позволит! Один раз бы выехать и шурануть по этим вашим бронетранспортерам!
– А если Путин начнет вякать… – ветеран