снова, утомлённый, закрыл глаза. Но не узнать было Марфу. Дрожмя дрожала она и не в силах была успокоиться. Горькие, глубоко затаённые слова бросила она в лицо лежащему Петре:
– А вы, рязанцы, лучше, что ль? Проклятые! Отлились вам мои слёзки!
Недоумённо приподнял дрожащую голову больной и часто-часто заморгал белёсыми ресницами. Вся как-то съёжившись, сидела на лавке Овдотья, опустив руки. Она знала Марфину судьбу и не остановила её проклятье. Отвернулась Марфа в тёмный угол и сидела, не шелохнувшись, как будто нашло на неё какое-то оцепенение. Не слышала, как ушла Овдотья, как привела соседей-мужиков и как унесли они Петрю в Овдотьину избу.
Тихо было вокруг. Уж и лучинка догорела. Только слышалось сонное дыхание Настёнки. А на Марфу навалилось то страшное, от которого она всегда старалась забыться, но которое всегда кололо ей сердце, а уж теперь сжало его в клещи.
Её небольшая деревенька, всего в дюжину домов, стояла на крутом клязьминском берегу. Владимир был недалече. Летом в вёдро виднелись золотыми точечками купола Успения. Тут Клязьма делала изгиб, и казалось, что Владимир где-то на другом берегу. За лесами да за полями стоял он величавый и неприступный. Любила она, когда ещё были живы тятенька и маменька, забираться в кусты на крутизне и смотреть оттуда на быстрый бег реки, а уж когда появлялись на ней лодии, это для Марфы был праздник. Лодии всегда были разукрашены, и плыли на них люди в красивых одеждах. Маменька ругала Марфу за хождение к Клязьме:
– Мала ходить туда, недолго ли сорваться с обрыва! Убьёшься и утопнешь.
И она посылала за Марфой братца Иванку. Тот находил её, присаживался рядом, тоже не в силах оторвать глаз от купеческих лодий. Сидели они вот так рядком, плечо к плечу и говорили о тех, кто внизу правил путь к Владимиру. Поглядывала Марфа то вниз на реку, то на братца – широкоплечего белоголового мальчугана, всегда улыбчивого и весёлого. Только и помнила Марфа от того времени вот такого Иванку. Да и что могла ещё помнить? Слишком маленькой была. А как насматривались они вдоволь, брал Иванка сестру на закорки и быстро бежал прямо по лугу, подпрыгивая и смеясь. Остро пахло цветущими травами, солнце било прямо в глаза. Было весело-весело, и Марфа визжала от этой безудержной радости. Вторил ей Иванка… Но помнила она и другое. Белое от страха лицо матери, дрожащие её руки. Шёпот, переходящий от избы к избе: «Рязанцы идут!» Не смогли они приступом взять Владимир. Теперь жгут всё на своём пути. Мужики деревенские, вооружившись кто чем, ушли за деревню поджидать лихих гостей. А бабы и ребятишки забились по избам. Может, их-то не тронут? Все же свои, русские, не басурманы какие-нибудь.
Ворвались рязанцы в деревню, обозлённые неудачей со взятием Владимира, да, видимо, и мужики встретили их неласково. Пылали избы, визжали ребятишки. А злодеи пограбили вдосталь, а людей кого поубивали на месте, кого скрутили, в плен увели. Немного времени прошло, а от деревни одни головешки остались, да выползали на пепелище те, кто спаслись. Среди них маленькая Марфа, Овдотья да ещё