Белое станет черным. Антон Грановский

и бормоча проклятия в адрес кота, достал из таза пластины. Все они были безнадежно испорчены.

      – Чертов таз, – сокрушенно и зло произнес Родченко. – Угораздило же поставить его здесь. Не в прихожей, не в уборной, а именно здесь!

      – Это судьба, Саша. Не быть тебе фотографом. Даже не пробуй в следующий раз, а то и камеру разобьешь и сам, не дай бог, покалечишься. Малюй картины – это твое призвание.

      Маяковский поднялся со стула и снял с гвоздя кепку.

      – Ты не понимаешь, – огорченно проговорил Родченко. – Фотография дает художнику новые возможности. Лет через десять краски и холсты будут не нужны. Фотография заставит их потесниться. И в этом я должен стать первым.

      – Брось, не переживай, – Маяковский положил другу руку на плечо. – Пойдем в кафе, накормлю тебя эклерами.

      – А как же фотокамера? – растерянно спросил Родченко.

      – После починишь. Когда вернешься, – Маяковский обнял Родченко за плечи и повлек его к вешалке. – Давай-давай, шагай, Рубенс. Мне кое-что нужно тебе рассказать.

      – Что рассказать? – все еще сокрушенным голосом спросил Родченко.

      – Одну историю, которая приключилась со мной в Берлине. Скучно не будет, обещаю. Надевай калоши, и айда!

2

      В кафе «Плезиръ» народу было мало. Трое молодых людей в худых пальто пили из стаканов бледно-желтую гадость, которая именовалась здесь чаем. У окна сидела пожилая дама потасканного вида и цедила что-то из рюмки маленькими глоточками. Маяковский заказал пирожных и кофе. Родченко попробовал было опротестовать заказ, но поэт решительно его пресек.

      – Саша, я в Берлине пять ночей кряду не отходил от игрального стола. У меня полные карманы денег.

      – Выходит, везло? – поинтересовался Родченко.

      – А то как же. Ты же знаешь, я на фортуну не полагаюсь, я эту барышню хватаю за подол и тащу к столу.

      Маяковский осмотрел стены кафе, задержался взглядом на разрисованной стене, усмехнулся и тихо проговорил:

      – Сижу под фрескою, эклеры трескаю.

      Подошедший половой, малый в грязном переднике и с рыжеватой, словно крашенной хной, бородой, поставил перед друзьями кофе и вазочки с пирожными. Хотел идти, но Маяковский его остановил.

      – Видишь тех, у окна? – тихо спросил он полового.

      – Ну, – ответил тот.

      – Принеси и им по пирожному. И чаю им завари – настоящего, а не этой ослиной мочи.

      Половой посмотрел на поэта с сомнением.

      – Ну? Сам пойдешь или мне тебя на кухню на руках отнести? – грубо поинтересовался у него Маяковский.