чем дважды обработанное мясо так вредит человеку.
– О, это создает страшную нагрузку на органы пищеварения, с таким же успехом можно жевать кожаную подошву, – тихо ответил капитан Уорбек, накладывая себе на тарелку горку салата. И тем же приглушенным голосом добавил: – Сырой латук хорош от цинги. – Открыв другую коробочку с пилюлями еще бо́льших размеров, он вынул из нее две и пробормотал: – Протеин.
– Какой у вас вкусный хлеб, – сказал он тете Сэди, как бы извиняясь за неучтивость своего отказа от дважды обработанного мяса. – Уверен, в нем есть зародыши.
– Что? – переспросила тетя Сэди, отрываясь от совещания с Логаном («Спросите миссис Крэббл, не приготовит ли она быстренько еще немного салата»).
– Я говорю: уверен, что ваш вкусный хлеб изготовлен из цельнозерновой муки, содержащей пшеничные зародыши. У меня дома, на стене в спальне, висит изображение пшеничного зерна (разумеется, увеличенное), на нем можно увидеть зародыш. Как вы знаете, из пшеничного хлеба зародыш, с его удивительными целебными свойствами, удаляется – я бы сказал, экстрагируется – и добавляется в куриный корм. В результате чего человеческая раса слабеет, а куры с каждым поколением вырастают все крупнее и сильнее.
– Значит, кончится тем, – воскликнула Линда, которая, в отличие от тети Сэди, на этот раз окруженной облаком скуки, вся горела от возбуждения и не пропустила ни единого слова, – что куры станут существами голубых кровей, а аристократы превратятся в кур. О, как бы мне хотелось жить в милом маленьком аристократическом птичнике!
– Тебе бы не понравились твои занятия, – сказал Боб. – Я однажды видел, как курица кладет яйцо, у нее было ужасное выражение лица.
– Это всего лишь как сходить в уборную, – парировала Линда.
– Так, Линда! – одернула ее тетя Сэди. – Это совершенно лишнее. Доедай свой ужин и не болтай.
В каком рассеянном состоянии ни пребывала бы тетя Сэди, рассчитывать на то, что от нее ускользнет абсолютно все происходящее, можно было не всегда.
– Так что вы говорили, капитан Уорбек? О каком-то эмбрионе?
– О, не об эмбрионе… о зародышах пшени…
В этот момент я заметила, что в темноте, на другом конце стола, дядя Мэттью и тетя Эмили завели один из своих обычных жарких споров – и он касается меня. Такие перепалки случались всякий раз, когда тетя Эмили приезжала в Алконли, но несмотря на это, было видно, что дядя Мэттью относится к ней с большой нежностью. Ему всегда нравились люди, которые умели дать отпор, а еще, вероятно, он видел в ней копию безмерно обожаемой им тети Сэди. Тетя Эмили была более уверенной, и в ней было больше характера. Не столь красивая, как тетя Сэди, она зато не была изнуренной родами, и они всегда были очень схожи. Моя же мать во всех отношениях отличалась от своих сестер, что объяснялось, по выражению Линды, тем, что она, бедняжка, была одержима сексом.
Сейчас дядя Мэттью и тетя Эмили спорили о том, что все мы слышали уже много раз. О женском образовании.
Дядя Мэттью:
– Хотелось