досок, выкрашенный природой более чем за век тёмно-коричневым оттенком. Напротив него, через двор, где низкая трава граничила с выступающей скальной породой, стояла летняя кухня, впрочем, выстроенная капитально и напоминающая кукольный домик, с таким же по-детски играющим родником сбоку. Нас пригласили за стол. Когда все расселись как положено: отец нашего друга, предводитель семейства, во главе стола, сын справа от родителя, рядом с ним часть гостей, напротив другая, ближе к хозяину, дождались, пока самый старший перенесёт себе на тарелку снедь – негоже вперёд старшего браться за еду, – и сами приступили к трапезе. Перекусив, самые младшие взялись за запотевшие глиняные кувшины, и полилось игристое вино с неожиданным медовым ароматом; оказалось, друг наш в собственными руками натруженный виноградный сок добавил плоды пчелиного труда и получился этот шедевр – заботы человека и природы, и теперь угощал им только особо почётных гостей.
Прежде чем был поднят первый бокал вина, из сруба, стоявшего у ворот, вышел старик и направился к нам. Определить его возраст казалось нелегко – много таких в этих краях, – ему может быть и пятьдесят, и восемьдесят – нелегка жизнь крестьянина, в ней мало радостей и ещё меньше ярких событий, ему в удел достаётся неимоверный труд, вечные заботы, тяжкие думы – не подведёт ли погода, даруют ли небеса здоровье семье, не задерёт ли зверь скотину, хватит ли урожая перезимовать, – и каждое это волнение ложится складкой морщины на закопчённое, как базальтовый камин, от труда на солнце лицо. Сапоги из грубой кожи, коричневые шерстяные брюки, фланелевая рубашка, потрескавшиеся от работы руки с тёмно-коричневыми фалангами указательного и среднего пальцев от частого курения крепкого табака, уставшие и немного затуманенные годами глаза, крепкий подбородок, упрямые тонкие губы и основательно сидящий нос с горбинкой завершали его образ. Он подошёл к столу. Нас представили – оказалось, он дядя нашего друга, старший брат его отца, – старик взял стакан, благословил гостей, выпил, извинился, что покидает застолье, и ушёл. Наш друг ещё раз извинился за дядю, сказал, что он ведёт такой образ жизни – к гостям всегда выходит, но, коротко поприветствовав, удаляется к себе в хижину. Все были удивлены, но в горах не принято задавать много вопросов, как и много говорить, и, уступив деликатности, о старике никто больше не спрашивал. Друг всё-таки есть друг, и я позволил себе уже после застолья, наедине, спросить о странном старике и услышал историю удивительной жизни.
Молодость Джута, так зовут старика, была той солнечной порой, когда кипучее здоровьем тело делает тяжёлый крестьянский труд приятной забавой, предстоящая жизнь полна света, и всё это рождает желание уважительно ровняться с горами. Джута держал большое поголовье скота; в конце весны, засеяв небольшой клочок земли, уводил его на альпийские луга, где могучими рогами ведут неустанную битву мускулистые туры;