её дом.
– Не думаю, что она вот просто так взяла и приехала. Она же одна пришла. Мужа не приводила, а он у неё должен был быть, я слышал. Братишку с собой не взяла. А Бавва мне сказала, что госпожа, вроде как, звала его.
Барсифу не хотелось снова говорить на эту тему. Об этом столько было сказано без него и им, что она стала похожа на истёртые до дыр штаны, которые надевают десять лет подряд. Поэтому парень решил отшутиться:
– Я лично рад, что она одна. Госпожа точно не будет тратить деньги на женщин и карты, верно ведь? Ха!
– Хах, ну точно. А что твой отец?
Щека Барсифа нервно дёрнулась. Об этом с ним говорили даже чаще, чем о госпоже. Но из уважения к Червю он не стал ни ёрничать, ни возмущаться и ответил прямо:
– Как новость прошла, что она вернулась, так он ни одного вечера ещё не молчал. Где он только столько злобы берет? Ума не приложу.
– Он же тысячник! Им положено быть злыми, как казённым собакам.
– Уже пару лет как на пенсии, – пробурчал Сынка.
– Ну, профессиональные привычки. А ты что?
– А что я?
– Ты ж вроде к псарям хотел пойти. Чё, не получилось?
– Эх, да как-то передумал. Раздражают меня эти собаки. Убил бы некоторых. Но нет, там всех любить надо. Терпения мне не хватает, Червь. Мачеха говорит, что это я в отца такой.
На самом деле Барсиф отказался от своей мечты совсем по другой причине. После того случая в детстве он стал часто ходить к псарням. И в пятнадцать заметил то, что могло присниться только в страшном сне – любая ссора в семье заставляла привычных лохмачей и ящерок обходить его и сторониться протянутой руки, какой бы кусок мяса он ни протягивал. Они словно чувствовали раздражение парня, страх или гнев, даже если Барсиф сидел в соседней комнате. А когда Сынке пошёл третий десяток, собаки начали выть. Изредка. В моменты, когда он испытывал особенно яркие эмоции. По крайней мере, ему так казалось.
Никто не знал, как можно проверить человека: порченый он или нет. Кроме Капальщицы, конечно. Но Барсиф и так знал. А стоило ему услышать, что сделалось с собаками в присутствии госпожи усмерки, то и вовсе откинул последние сомнения. Он усмер. Такой же, как Радис. Вот только, видно, совсем слабенький, раз его странностей так никто и не заметил. Или все просто делали вид, что ничего не понимают.
На прибыльном и несложном ремесле псаря пришлось поставить крест, а Уснат настоял на постоянной службе в гарнизоне. В паскуды парня не взяли, а вот в шавки приняли с радостью. И он был даже доволен. Служба шла не в тягость, и Барсиф иногда забывал, что если кто-то узнает его маленькую тайну, то приятной жизни может прийти жестокий конец.
Сынка как-то видел, как забили одного сотника. Между неудачной дракой, в которой он одним ударом в грудь лишил жизни какого-то несчастного, и скорой непубличной казнью не прошло и дня. Парень надеялся, что причиной такого гнева была всё же не природа мужчины, а жестокий поступок и резкие слова, которыми виновный хотел добиться оправдания. Ведь если это так, то и Барсифа в подобной ситуации