в искусстве. Как какой-то захватчик. Словно пришла сюда не как наследница, а какой-то болван с дубиной, не понимающий ценности ничего, кроме золота. В огонь отправилось ещё много чего.
Через несколько часов силы начали покидать меня. В наступающих сумерках мой взгляд различал только пламя. Даже не заметила, как ко мне пришёл гость. Мануи́ль, как я иногда отваживалась называть секретаря, положил на бревно серый плащ и сел. Он не придержал брюки, и плотная ткань натянулась на острых коленках. Словно неудачно приделанные к кукле детали, из рукавов торчали тощие руки с длинными узловатыми пальцами. И точно так же торчали щиколотки из укороченных по последней моде штанин. Его худоба была вызывающей и притягивала внимание. Секретарь никогда не снимал плотного пиджака, видимо, зная об этой своей особенности и стесняясь её.
Мануиль занимал высокую должность при правителях, но вот только его настоящих имени и лица никто не знал. Детали образа секретаря ускользали из памяти после расставания и вновь появлялись при встрече. И это было странно даже для мест, где иве́ны возникали из ниоткуда в глубине бесплодной земли. Человек, лицо которого невозможно запомнить, внушал суеверный ужас. Я часто замечала за собой, что слежу за его движениями краем глаза, всегда проверяю, заперта ли моя комната, когда он ночует в поместье. Боюсь, сама не знаю чего, и, думаю, Мануиль это чувствует.
– Опять слуг распугали? Что-то они редко ходить стали.
Он смутился, а потом чудесно рассмеялся:
– Я зашёл в поместье и увидел, что они делают. Решил, собрались тебя обворовать.
Да, точно. Прямо в прихожей Бавва устроила что-то вроде сортировочного пункта. Когда я видела её в последний раз, там уже возвышались отдельные кучи старой одежды, занавесок, книг. Думаю, этих куч стало только больше.
Один из слуг, Оисх, подошёл и быстро вывалил в костёр ворох писем и какие-то засохшие грязные тряпки. Он мельком взглянул на меня, словно ожидал новых распоряжений. Я отмахнулась. Слуга тут же ушёл либо за новой партией хлама, либо чтобы подольше не встречаться с Мануилем.
Огонь упал, но не задохнулся. Совсем скоро он вернул прежнюю силу и стал задорно гудеть – письма нравились ему всё больше и больше.
– А там нет ничего важного? Она же не зря их хранила, – сказал мужчина.
– Да нет там ничего. Она просто ничего не выбрасывала, хранила любой хлам. Вот такая госпожа была.
– Но это всё же письма.
– Ну и что?
Его брови поднялись от удивления.
– Расскажешь, что вы не поделили? Про твоего отца я знаю, а вот…
– Госпожа! Бавва говорит, что на сегодня мы заканчиваем! – крикнул кто-то.
Я отмахнулась от расспросов секретаря:
– Не хочу об этом говорить. Если так интересно, то, думаю, Бавва с радостью с тобой посплетничает.
В ответ на такое предложение секретарь поджал губы и стал задумчиво смотреть на огонь.
Мы