замерло. Максим был слишком близко и говорил тихо, вкрадчиво – чтобы я наверняка запомнила это. Каждое слово ударом кнута отражалось на лице.
– Как ресницы трепещут… От тебя пахнет страхом.
– Чувство не может пахнуть.
– Может. Поверь. Еще как. Страх можно учуять издалека. Вот так посмотришь… И заранее видишь, кто тебя боится. Заранее знаешь, на кого нападать.
Максим рассуждал как хищник, на чьем счету множество жертв. Я слегка повернулась к нему. Он пытался и этим меня испугать?
– А если я тебя не боюсь? Прошло много времени. Люди меняются.
– Боишься. Ты посмотри на себя. – Он резко схватил меня за запястье и проверил пульс, а затем победно усмехнулся. Хватило нескольких секунд, чтобы понять, как быстро бьется сердце. – Я же говорил.
– Это неважно. – Я поморщилась и чуть отодвинулась.
– Еще как важно. – Он отстранился и вальяжно откинулся на спинку стула, словно… король. – Это дает мне знать, что все становится на свои места, моя милая п…
– Не смей говорить мне этого. Понял? Не смей.
Максим засмеялся. Я моментально подорвалась с места и подошла к двери, открывая ее и указывая в коридор пальцем.
– Иди к черту отсюда, слышишь?
Не прошло и минуты, как он исчез из кухни, а затем из дома. Было бы неплохо, если бы он исчез еще и из моей жизни.
План сработал четко: Максим напросился в гости, а затем выбил меня из колеи. Спутал мысли, заставил думать о том, о чем не стоило. Сначала о том, что, может быть, он правда не хочет чего-то плохого. Потом о том, что чувствовать чье-то опаляющее дыхание на своей щеке довольно приятно. Следом, что все медленно возвращается на свои места. Последняя мысль стала заключением эпопеи в моей голове.
Дебют начался.
7
После того как Максим ушел, я села на диван и закрыла глаза, шумно выдыхая и кусая и без того припухшие от этого губы. Жгучая ненависть, похожая на необъятное пламя, сливалась воедино с острым, колющим, болезненным страхом. В груди щемило, сердце быстро билось, во рту пересохло, предательски дрожали колени.
Я поднялась и допила оставшийся фруктовый чай, крепко сжимая в руках чашку.
Максим… Словно взял краски, спросил самого себя: «А что мне ими сделать?» – и нашел один ответ: испортить чужую жизнь за проступок в далеком детстве. Максим рисовал, расписывал и портил мою жизнь, как только мог. Изощрялся, придумывая новые, особые техники. Я была для него холстом. Самым ненавистным в жизни.
Он никак не мог успокоиться и все мстил, мстил. Не поступил в спортивный колледж, не обзавелся подружкой, его избили, а еще поставили на учет. А сколько выговоров, наверное, получил. Но… неужели это настолько ужасно, чтобы без зазрения совести испортить жизнь человека? Близкого друга детства, каким, я надеялась, он меня считал. Уже выросшей девушки, которой хотелось убежать почти всю жизнь.
Максим не мог успокоиться, как и Саша с Ромкой, и Егор, и Аня, наверное… А я, дура, испытывала не просто ностальгию. Я скучала, самую малость, но скучала. По бескрайним закатам, по