подумала, – сказала она наконец, поправляя тарелки на дубовом столе, – и решила: пора мне собираться назад, на ферму.
Он ничего не ответил. Может быть, кивнул, но она не видела – сразу повернулась к нему спиной.
Она вдруг почувствовала страшную усталость, ей хотелось спать; но он все сидел и сидел у камина, а темно было еще недостаточно, и не могла же она раздеваться прямо у него на глазах. Она даже рассердилась. И уже хотела попросить его выйти на минутку, когда он вдруг заговорил, сперва нерешительно покашляв:
– А книги? Книги Огиона? Книга Рун и еще две. Их ты заберешь с собой?
– Я?
– Ты же была его последней ученицей.
Она подошла и тоже присела у очага на трехногую табуретку Огиона.
– Я немного училась руническому письму, но почти все уже позабыла, конечно. Огион учил меня и Языку Созидания, на котором говорят драконы. Кое-какие слова я помню. Но мало. Я не пошла по его стопам, не стала волшебницей. Я просто вышла замуж, ты ведь знаешь. Разве оставил бы Огион свои мудрые книги какой-то фермерше?
Помолчав, Гед сказал равнодушно:
– Кому же в таком случае он их оставил?
– Тебе, разумеется.
Он не ответил.
– Ты был его настоящим учеником, его гордостью, его другом. Он никогда об этом не говорил, но книги эти, конечно же, оставлены для тебя.
– Что же мне с ними делать?
Она уставилась на него в сгущающихся сумерках. На другом конце комнаты в окошке слабо светилось закатное небо. Горечь, тревога, необъяснимая ярость, звучавшие в голосе Геда, рассердили ее.
– Ты, Верховный Маг, спрашиваешь об этом меня? Зачем тебе делать из меня дуру, Гед?
Он вдруг вскочил. Голос его дрожал, словно натянутая струна:
– Но неужели ты… не видишь… что все кончено… ушло навсегда!
Тенар сидела и напряженно пыталась разглядеть во тьме его лицо.
– У меня нет больше никакой волшебной силы! Я отдал ее… истратил… всю, что была у меня. Чтобы закрыть… Так что… Так что с магией покончено, покончено.
Она попыталась возразить, но не смогла.
– Это как вылить воду из чашки, – сказал он, – выплеснуть ее в песок. На пересохшую землю. Я вынужден был это сделать. Мне нечем теперь напиться. Впрочем, что значит одна-единственная чашка воды в бескрайней пустыне? Разве сама пустыня исчезла?.. Послушай! Так когда-то звал меня некий голос оттуда, из-за стены: «Иди сюда, слушай, слушай!» И я пошел в эту мертвую пустыню – совсем еще молодым. И встретил там ее, и сам стал ею, вступил в брак с собственной смертью. Но это она дала мне жизнь. Воду, животворную воду. Я стал фонтаном живой воды, ручьем, быстрой рекой… Но там все ручьи пересыхают. И все, что у меня под конец осталось, – это одна-единственная чашка воды, и я непременно должен был вылить ее в песок, на дно пересохшей реки, на скалы, окутанные мглой. И живая вода ушла. И теперь все кончено. Дело сделано.
Она достаточно много знала от Огиона и от самого Геда, чтобы сразу понять, о какой пустынной стране идет речь, и,