о жизни, мечтали о будущем. Драгоценные мешки сдавали в целости и сохранности. Надкусывать хлеб? Боже упаси! На такое преступление никто бы не отважился.
Желанная краюха, маячившая перед глазами, добывалась коллективной хитростью. В очереди подростки обычно старались быть первыми. Весовщица, взвешивая очередникам, что стояли за ними, отвлекалась и теряла бдительность. В эти минуты подростки завязывали-упаковывали мешки и прихватывали лишнюю буханку. За километр до Малиновки извлекали её из мешка и прятали где-нибудь в кустах. Сдав кладовщику груз, неслись к заманчивому «приработку», что делился строго поровну. «Надсмотрщик» Аркаша уплетал порцию вместе со всеми.
Сил на дневную выработку, три куба, у Маргариты не хватало, и ей с каждым днём урезали суточную норму хлеба – в наказание не выдавали и «детскую» норму. Пятисот граммов было мало и на одного человека, а их надо было делить на троих. Менять было нечего, и 13-летняя Маля наравне со взрослыми рубила, таскала и сжигала ветки, однако до нормы все равно не дотягивали. Замерив в очередной раз выработку, учётчик зло выматерился:
– Опять не справились… твою мать! Не дотягивают до выработки только симулянты!
– Мы не симулянты! Мы стараемся! – не выдержала Маля.
– Значит, плохо стараетесь.
– У нас сил мало.
– Ну, и дочь у тебя, Маргарита. Палец в рот не клади – откусит, – мрачно констатировал учётчик и зашагал прочь.
Они едва дотягивали до минимума, и под новый 1947 год Маргариту с детьми отселили в изолятор – барак для дистрофиков, что находился в трёх километрах от основного участка.
Двое суток они отсыпались, на третьи после обеда густыми и щедрыми лепёшками повалил снег. Маргарита проснулась среди ночи и поняла, что должна спасать детей. Ночью в три часа она их растолкала:
– Вставайте, выберемся к жилью, может, и выживем. А останемся – пропадём. Кинутся искать – заметёт следы, найдут нас не скоро.
По тропинке, что была в пятнадцати километрах от Сухаборки, Маля не раз бегала менять свои и чужие тряпки. Тогда на дорогу уходило максимум три часа; сейчас – шли ночь, шли день, молча шли, силы берегли. Ночной лес отзывался тишиной, в каждом дереве виделись чу́дища. На утренней заре, когда начал вырисовываться день, чу́дища исчезли, но возникла опасность быть обнаруженными.
Мамино крыло было хоть и слабое, но надёжное – о плохом не думалось. Зимний день заканчивался, едва начавшись. В вечерней уже мгле постучали они в крохотное окошко на краю села. Измождённых впустили, печёной картошкой накормили, молочком напоили, спать уложили – рулетка сыграла на спасение.
И начались их странствия по необозримым полям и весям Кировской области – от района к району, от села к селу, от дома к дому. Завшивленные, грязные и чесоточные, они мечтали, чем бы зажевать голод. Спасала щедрая душа простого народа – печёная картошка и молоко; хлеб в те годы поставляли в закрома государства, он был роскошью для всех.
Ближе к весне