под столом она наступала Губеру. Неизвестно, что думал Андрей Александрович об этом заигрывании, но и во время зачета, и после он сохранял абсолютную невозмутимость.
Михаил Яковлевич Либман был ученым секретарем. Он родился и учился в Риге, после присоединения Латвии к СССР был призван в Советскую армию и войну провел на фронте. Либман был уникальный фактолог и в атмосферу музея вносил дух западной ученой корректности, не очень свойственный советским учреждениям.
Отделом Древнего Востока заведовал тихий человек и ученый востоковед В. В. Павлов. В свое время он успел отсидеть за какие-то антисоветские прегрешения (очевидно, это было еще в ранние, вегетарианские времена), а после освобождения был спрятан доброжелателями в подвале музейного хранилища. В университете он вел курс по истории искусства Древнего Египта и почти каждое свое утверждение об особенностях древнеегипетской культуры завершал неизменной фразой: “А впрочем, как знать”. Студенты, как и сотрудники музея, дали ему ласковое прозвище Водя. Исключительно под этим именем я его и запомнил.
Секретарем партийной организации музея была Александра Андреевна Демская – заведующая архивом. Под ее эгидой находилась тогда переплетная мастерская – небольшая подвальная комната с ее единственным обитателем Левой Турчинским. Леве со всей Москвы приносили для переплета книги и рукописи, и его комната была полна нелегальщины. Здесь от пола до потолка громоздились кипы книг зарубежных издательств, комплекты эмигрантских журналов, раритеты дореволюционных изданий, а главное – самиздат. Самиздатскую литературу Лева охотно давал на короткий срок своим друзьям для прочтения. У него я впервые прочитал машинописные тексты “Август Четырнадцатого” Солженицына, “Николай Николаевич” Юза Алешковского, “Москва – Петушки” Венички Ерофеева и многое другое.
В архиве у Демской хранились документы основателя музея И. В. Цветаева и рукописи его дочери Марины. Нам удалось опубликовать в “Сборнике сообщений ГМИИ” статью Марины Цветаевой “Открытие музея”. Кажется, это была первая публикация ее работы после двадцатых годов.
После Демской партийным секретарем музея стала Ксения Егорова. В партию она вступила, чтобы иметь возможность работать в зарубежных музеях, архивах и библиотеках. Она работала в отделе Запада и была человеком универсальных знаний во всем, что касалось искусства и не только, за исключением окружающей ее жизни. Как-то пошли мы с ней пообедать в столовую при ресторане “Прага”, благо ресторан находился неподалеку от нашего музея. Как раз в это время в Москву приезжал крупный голландский искусствовед, и Ксения показывала ему Москву, водила по театрам и музеям. Накануне они были в театре на постановке “Бани” Маяковского. Я спросил Ксению, как она смогла перевести сложный текст, в котором к тому же было много ненормативных слов.
– Да я и сама их не понимаю, – громким, хорошо поставленным голосом произнесла Ксения в переполненном помещении столовой, –