thor>Варн Арм, действительный академик, профессор философии и истории. Из лекции
Вступление
Где-то в бесконечной Вселенной когда-то и как-то…
Раскинувшаяся от восхода до заката и от полуночи на полдень, покрытая лесами и полями, усыпанная посёлками и усадьбами, городами и городками, изрезанная реками и речушками, огромная – от центра до любой границы на машине почти полную декаду добираться – и любимая, потому что своя, потому что родная и отчая, великая и могучая, как учили в школе, и как все, ну, большинство-то точно, её жителей искренне верят – Ургайя жила привычной и потому удобной жизнью. Блестел и переливался огнями, как и положено любой столице в любой стране любого мира, Аргат. Ургоры считали его величайшим и красивейшим городом. Впрочем, айгрины в соседней Битойне так же думали о своей Байгре, а согайны только презрительно кривили губы, потому что всему миру известно, что ничего могущественнее их Согайи и красивее древнего Согле нет и быть не может. Алеманы со своего острова насмешливо взирали на возню «сухопутных (?) …», которые – вот недоумки – всерьёз полагают, что столица может существовать без нормального порта. То ли дело их родной Великий Инкомст, краса и гордость Ландетты, неприступная крепость для врагов, надёжный партнёр для взаимовыгодных договоров и сделок, радушный хозяин для гостей. А мнение Заморских территорий никого не интересовало, потому что это мы туда, а не они сюда.
И нет вечных врагов и вечных друзей, есть вечные интересы. А дружба и вражда, союзы и коалиции, верность и предательство… – это только слова, произнесённые, написанные, напечатанные, скреплённые подписями и печатями – все они непрочны и временны.
Но это там, наверху, где вершатся судьбы стран и народов, а внизу… внизу живут и выживают, подчиняясь и протестуя, благословляя и проклиная, предавая и храня верность…
И как величественное панно складывается из мелких, даже мельчайших – по сравнению со всей картиной – цветных стёклышек и камушков, так и жизнь страны складывается из поступков десятков, сотен, тысяч и миллионов людей, каждый из которых блюдет свои, важные только для него интересы.
Сон первый
…когда-то и где-то…
Осень, 8 декада, 5 день
Любое несчастье – несчастье, но если оно внезапно и необратимо… Хотя… что толку теперь негодовать, возмущаться, даже просто… Необратимо и неотвратимо… Неотвратимо и необратимо…
Гаор лежал навзничь, бессильно бросив руки вдоль тела и глядя в темноту над собой. А в голове обрывки мыслей и эти два страшных слова. Он попробовал сосредоточиться, подумать о чём-то другом, всё равно о чём, только бы вышло связно и последовательно. Не получилось. Странно, но он не чувствует ни голода, хотя его сегодняшняя еда ограничилась утренней кружкой кофе, ни холода, хотя лежит на каменном, вернее, цементном полу в одной тонкой рубашке и штатских брюках – ботинки, носки и бельё отобрали, а куртка так и осталась в редакции валяться на соседнем стуле, ни боли, хотя избили его мастерски, без синяков и членовредительства, но с болью. Странное онемение в теле. И в мыслях…
…Отец появился в его жизни внезапно. До… да, до того злосчастного пятилетия он не слышал о нём. Жил с матерью как множество детей их посёлка. Отцы были редкостью, а уж родные… да кто с этим считался?! Мужчина приходит, не каждый день, но достаточно часто, приносит еду, или монетки, ну, сколько может и хочет, когда несколько соток, а когда и пару гемов, или что-то из вещей, значит, муж и отец. Слушайся, не попадайся под пьяную руку, не мешай его ночным занятиям с матерью, называй… как получится, ну, и получишь чего-нибудь, побои за шалость или монетку-сотку на леденец…
…Как здесь тихо. Мёртвая тишина. Погребён заживо. Да, давно, очень давно то ли читал, нет, всё-таки читал, как кто-то из королей казнил своих соперников, живыми укладывая в каменные саркофаги, тем самым, не нарушая запрета на пролитие родственной крови. Как заголовок… избито. Даже не вторично, а двенадцатерично. Кервин бы забраковал сразу. У Кервина чутьё на любую фальшь, любую банальность. Будем надеяться, газету из-за него не тронут… будем надеяться… Мысли опять разбежались. Мысли холодные, как осколки стекла. Странно, ни злобы, ни отчаяния. Хотя… он мертвец, с бьющимся сердцем, работающими лёгкими, пульсирующей кровью в онемевших от наручников кистях – странно, до сих пор не отошло, раньше быстрей восстанавливался – мертвец. Для мира, того мира, своего мира, он умер. И будет теперь жить мертвецом. Он что, пытается пожалеть себя? Да нет, никаких чувств нет. Даже хорошо, эмоции ему теперь совсем не нужны. А вот мысли надо бы собрать.
«Я мыслю, следовательно, я существую». Чьи слова?..
…– Да пошёл ты со своей чепухой! Гуманитарий! Слюни сопливые да сопли слюнявые! Кто-то когда-то чего-то вякнул, а ты… Ну пойми, нелепо вытаскивать замшелые изречения и пытаться им следовать. Всему своё время! Согласен, когда-то это было открытием, но когда? Сколько веков прошло, всё изменилось, а ты…
…Каким же самовлюбленным напыщенным петухом