костыли. Увы, он забыл незыблемое правило – из любой роли нельзя выходить раньше окончания пьесы. Что только он ни делал по ходу движения со своими костылями. То махал ими, как орёл крыльями, то победно размахивал одним из них над своей головой, как знаменем, то превращал его в пулемёт-автомат и строчил во всех встречных курсантов под дружный смех, громкими словесными очередями:
– Тра-та-та-та! Тра-та-та-та!
И тут случилось непредвиденное. Перед внезапно «исцелившимся героем» появилась в дверях дальнего лестничного пролёта баба Маня с двумя полными вёдрами воды. Не придумав ничего умнее для этой внезапной мизансцены, Петруха подлетел к ней и в угаре шутливого актёрского порыва выпустил из костыля в неё воображаемую автоматную очередь:
– Тра-та-та-та!!!
На её лице застыл весь ужас испуга, негодования, прозрения от жестокого обмана. Она охнула, сползла по стенке и только выкрикнула в ответ:
– Иуда!
На пол упали два ведра, наполненных водой, которая с шумом побежала по широкой мраморной лестничной клетке с третьего этажа на первый, а за ней, гремя на все лады, летели, перегоняя друг друга, пустые вёдра.
Народ грохнул от смеха. Хохотали до посинения и взахлёб.
Баба Маня, сидя на полу, не переставала креститься. А где-то снизу лестничной клетки послышался в это время голос начальника училища, который поднимался со своей свитой, сопровождая зарубежную делегацию для ознакомления с красотами и достижениями вверенного ему учебного заведения. От страха перед их появлением у Петрухи чуть было не отвалилась челюсть и не свалились костыли.
Он упал сам на колени перед душевно ранимой уборщицей и стал её просить никому ничего не рассказывать о его неуместной актёрской игре. Бедолага полушёпотом умолял о пощаде и прощении, без устали извинялся, искренне уверяя, что его попутал бес искусства и что больше этого никогда не повторится, только не надо о случившемся говорить отцам-командирам, иначе его ждёт неминуемое жестокое наказание с лишением отпуска.
К бабе Мане вместе со мной подбежали старший сержант Молоток и ещё несколько курсантов. Мы стали её хором уговаривать никому ничего не рассказывать о случившемся. Мол «хромого актёра» мы накажем сами. Уборщица покачала головой и, наклонившись, тихо сказала старшему сержанту Молотку и Петрухе, чтоб никто из начальства, поднимающегося по лестнице, её не услышал:
– Хорошо, уговорили. Только пусть этот хромой богохульник сходит непременно в церковь и покается перед Богом. Это моё назидательное условие. Вставай уж, горе-актёришка, а то вон твои розовые трусы из задравшихся штанов за километр видать. Срамота полная.
– Вот те крест. Обязательно схожу в церковь, покаюсь и помолюсь за тебя, – пролепетал на радостях Петруха и, стоя на коленях, в очередном порыве чувств перекрестился.
Как только мы стали помогать бабе Мане подняться на ноги, так вышестоящее руководство и зарубежные гости с мокрой обувью поднялись