каждую ночь ложится спать голодной, миледи. Зимой мерзнет.
– Правда? Ты ее опекун?
– Отец, миледи.
– Она говорит, ее отец на войне.
– Ребенок выдумывает. Она – моя дорогая дочка.
Как позже рассказывала мне леди Каролина, с каждым словом Тома ее все больше начинала беспокоить моя участь. Было очевидно, что я не принадлежу к его племени, что я в этой цыганской семье как золотой самородок среди обычных камней. Но я выделялась, говорила она, не только белой кожей и белокурыми локонами; ей увиделось некое подобие ореола, сиявшего вокруг меня, как солнце, пробивающееся сквозь дымку тумана. Во мне, вспоминала она, было нечто ангельское, что отличало меня не только от членов этого смуглого семейства, но и от всех остальных. Моя «светлая душа», как она называла это, и я вполне поняла, что она имела в виду, только годы спустя, когда в последний раз услышала это от нее за несколько мгновений до того, как смерть навсегда замкнула ее уста.
Баронесса боялась, что гнусный мошенник похитил меня; у цыган была дурная слава похитителей детей. Может, я одна из подобных жертв, спрашивала она себя.
– Ты должен намного лучше заботиться о ней, – укорила его леди Каролина. – Как о всех своих детях.
– Вы правы, правы! – послушно кивал мошенник, съежившись под ее строгим взглядом. Я уже много раз слышала, как он, мастер притворяться, скулит подобным образом. – Грешен, грешен, госпожа! Бедняжка мерзнет и голодает, потому что я не в состоянии позаботиться о ней – и о других дорогих моих крошках, вы сами видите. Болезнь и несчастье разорили меня. Не подадите что-нибудь, чтобы помочь нам в нашей беде? Хоть несколько жалких монет?
Устремив на Тома строгий решительный взгляд, леди Каролина спросила в ответ:
– Сколько ты возьмешь за ребенка?
Тома не слишком убедительно изобразил, что оскорблен таким предложением, но тут же охотно принялся торговаться. Наконец он дал понять, что готов расстаться со мной всего за один венецианский дукат. Леди Каролина бросила на него взгляд столь презрительный, что он вздрогнул, будто его ударили кнутом.
– Я больше плачу за лошадь без родословной, – сказала она. Достала из кошелька золотой флорин и швырнула ему под ноги. – Это тебе, чтобы избавить дитя от подобной унизительной жизни.
У Тома никогда и мысли не возникало спрашивать согласия жены на сделку. Когда Розина, услышав, что я уезжаю с баронессой, попыталась возражать, муж закричал:
– Она заплатила золотом! Золотом!
– Это твоя жена? – спросила леди Каролина; Тома ничего не оставалось, как ответить утвердительно. – Я бы хотела поговорить с ней, – потребовала баронесса.
– Она наплетет с три короба, – запротестовал Тома. – Всегда оговаривает меня. Не верьте ни одному ее слову.
– И все же я поговорю с ней. Наедине.
Она стояла на своем. С презрением глядя на него ледяным взглядом, она ждала, когда он отойдет.
Тома,