тебе, чтобы ты любил и берег ее, как свою подругу сердца.
Виктор обернулся и посмотрел на меня долгим испытующим взглядом. Я чувствовала, что краснею от смущения, ибо еще меньше его понимала, что леди Каролина хотела этим сказать. Наконец она вложила мою руку в его.
– Знай, я буду защищать тебя, – сказал мальчик под одобрительный кивок матери, торжественно, словно приносил клятву. – Буду защищать тебя всегда, маленькая Элизабет.
– Ты меня не защищал. Ты меня пугал, – возразила я, прижимаясь к баронессе.
Краска стыда залила его лицо, но он мгновенно взял себя в руки.
– А, это! Это просто игра. Хотел тебя рассмешить.
– Я подумала, что это он убил мою маму, – прошептала я леди Каролине, укрываясь в ее объятиях.
– Что она такое говорит? – закричал искренне возмущенный Виктор. – Убил ее маму? Что это значит?
– Человек-птица, – только и могла я сказать. – Человек-птица! Человек-птица!
Только под вечер я впервые увидела Виктора без того ужасного грима, а таким, каким создал его Господь. Не могло быть большего контраста между уродом, которого он старался изобразить, и им настоящим. Ибо он показался мне прекраснейшим созданием, какого я когда-либо видела, с таким утонченным и ангельским лицом, что мог бы сойти за девочку. Пусть и не такие золотистые, как у меня, его льняные и от природы вьющиеся волосы не знали ножниц и окружали колышущимся нимбом лицо. Глаза были как у матери: льдисто-голубые, распахнутые и проницательные. Он был первым мальчишкой, чья красота привлекла мое внимание. После нашего знакомства, так напугавшего меня, он вел себя со мной скромно и предупредительно, словно всячески стараясь убедить меня, что он не чудовище. Больше того, он, казалось, всерьез принял слова леди Каролины о том, что я предназначена ему и он обязан оказывать мне величайшее внимание. В последний день на озере, когда вся семья готовилась к отъезду, он подошел ко мне, пряча руки за спиной и не в силах скрыть гордой улыбки.
– Это тебе, – объявил он, протягивая маленький сверток. – В знак того, что теперь ты член нашей семьи. Надеюсь, тебе понравится.
В свертке, который он вложил мне в руку, чувствовалось что-то вроде тонкой книжки. Развернув обертку, я увидела плоскую застекленную коробочку и в ней огромную яркую бабочку почти с мою ладонь величиной. Аккуратно приколотая к пурпурной бархатной подушечке, она была так совершенна, что я сперва подумала, что, наверно, она искусственная.
– Она настоящая? – спросила я.
– Конечно настоящая. Это мой лучший образец. Тебе понятно, что такое «образец»? Una cosa morta… da studiare[8]. Я поймал ее этим летом и положил под стекло, как видишь.
– Никогда не видела такой большущей бабочки.
– Это мотылек, а не бабочка. Ахер-он-циа а-тро-пос. – Он с трудом произнес латинское название мотылька, явно надеясь произвести на меня впечатление. – Это по-научному. А необразованные люди называют его «мертвая голова» из-за рисунка на крыльях, понятно? У меня в коллекции больше ста образцов. Но этот самый лучший. Иногда