сказал он, беря в руки клоуна, который раскачивался на трапеции, – я могу разобрать и снова собрать.
Я изобразила изумление, почувствовав, что ему нравится поражать меня, что моя реакция волнует его больше, нежели сами куклы, поскольку если барон сиял от гордости, видя, как меня восхищает его коллекция, то Виктор часто казался скучным.
– Прежде я верил, что эти куклы живые, – сказал он мне позже в тот же день, – когда был ребенком вроде тебя. Я был очень разочарован, узнав, что меня ввели в заблуждение. Теперь ты видишь, отец безоговорочно верит в механистическую философию; он хочет, чтобы я разделял с ним его убеждение. Но это всего-навсего куклы, как ты сказала. В них нет ничего живого.
– Отец верит, что есть.
– Но он ошибается! Ты трогала кукол. В отличие от нас они не из плоти и крови и нервов. Они лишь имитация жизни, сделанная из дерева, проволоки и фарфора. Вот, видишь мою руку? Даже кончик моего мизинца – большее чудо, чем все куклы в отцовском музее. Потому что он – живая плоть! Он может кровоточить, обжигаться, мерзнуть, болеть… чувствовать. Живое существо должно быть создано из плоти, как мы. Куклы играют музыку, но не слышат того, что играют; они танцуют, но не наслаждаются танцем. Кому бы захотелось быть машиной – пусть даже самой умной?
– Но ты сказал мне, что живая плоть должна когда-нибудь разложиться в земле и стать отвратительной. Может быть, куклы лучше нас, ведь они никогда не умирают и не гниют.
– Это так, – ответил Виктор, подумав. – И все же, пожалуй, лучше сгнить, чем никогда не быть живым.
– Как герр доктор решил задачу?
– Какое там решил! На самом деле кукла не считает; у нее вообще нет мозгов, только шестеренки и пружины. Она просто пишет любое число, которое производит внутренний механизм. Иногда это девяносто пять, или сто двадцать три, или четыреста тридцать семь. Папа заранее знает, какое число напишет кукла; он сам устанавливает ее на нужное. Это просто трюк. Настоящая наука – это не какие-то там трюки.
– Что такое наука?
– Это море, которое огромней любого моря, по какому когда-либо плавал человек, бескрайнее и таинственное, как вселенная. Когда я думаю о плавании по этим водам, голова у меня чуть не раскалывается от вопросов, – сказал Виктор мечтательно, но, словно очнувшись, разразился смехом. – Я скажу тебе, чем наука не является. Это не та вещь, о которой нужно задумываться маленьким девочкам.
– Но почему?
Он с веселым прищуром посмотрел на меня.
– Отвечай быстро! Сколько будет сто пятьдесят плюс семьдесят два плюс тридцать три? Быстро, я сказал! – И он щелкнул пальцами.
– Ой! Так быстро я не могу.
– Понятно теперь? Вот поэтому. У тебя нет способности к математическим вычислениям. И у месье Вокансона тоже, как бы отец ни превозносил его. Он искусный мастер, и только. Жизнь слишком великая тайна, и никакой часовщик никогда не воссоздаст ее, в этом я уверен.
– Виктор.
– Что?
– Скажи мне одну вещь, я очень хочу это знать.
– Пожалуйста…