Кот соседский приглянулся?
Так скажу – и он пенсионер.
Кто из нас, не знаю, обманулся?
Я не обманулся, например…
Для меня ты, как была, осталась
Молодой, с косою золотой,
Ну, и что – что постарела малость?
Ну, и что – что стала вдруг седой?
На твои ворчания внимания
Я не обращал ведь никогда.
Главное, чтоб было – понимание…
Остальное в жизни – ерунда.
В Загс ходили! В суд ходили тоже!
Ну, и что из этого – А что?
Без меня, увы, ты жить не сможешь,
Без моей любви и без котов…
Он был. Он есть. Он будет
Сравнялся возрастом почти до – до и после,
Здесь сорок два и сорок уже там…
Кто он такой? – сегодня вряд ли спросит
В России кто. Он – самый близкий нам
Из всех кто жил, из всех, сейчас живущих,
Из всех, поющих песни – про него.
И голос его из души идущий,
Вновь возникает вдруг из ничего
И возвращает нам себя и память,
И нас благодарит, что вновь живой,
Что снова здесь, что снова вместе с нами
Как и тогда. Такой же – в доску свой!
Не веривший ни в магов, ни в богов,
Но никогда их и не презиравший,
Теперь он сам у ихних берегов,
Но не пропащий и отнюдь не павший.
Такой как был. Такой как есть. Такой как будет —
Поэт и бард. И просто человек!
И этот день июльский не забудем
Ни мы, ни он, тот наш двадцатый век,
В который он вместил себя по полной —
Театр, любовь, поэзию и смерть,
И жизнь, и мир вокруг себя, огромный,
А славу можно и перетерпеть…
Тот долгий день
Он двадцать пятого родился, а в июле
Того же двадцать пятого числа,
Пока его Москва была в загуле,
Его к себе смерть тихо прибрала…
Он умер. И опять, как жил, не к месту,
Мог бы ещё немного подождать,
Побыть ещё немного неизвестным,
Чтобы гостей Москвы не раздражать…
Но он бы был не он – жаль, не успел
Жизнь доиграть и кое-что допеть..
Он умирать, конечно, не хотел,
Хотел лишь всё, что мог ещё, успеть…
…И вдруг Москва, очнулась как немая,
Ещё не понимая, кто ушёл?
И смерть его, душой, не принимая,
За ним народ толпой бессчётной шёл…
Такой толпы Москва ещё не знала —
Так хоронили только лишь вождей,
Но ведь у тех и ордена и слава,
А этот кто? Обычный из людей…
Без званий, без наград, не выездной,
Хоть это ему, впрочем, разрешили,
Но только лишь в Париж и лишь к одной,
Другие и того не заслужили…
Хотя при жизни пел и после жизни
В кремлёвских кабинетах и дворах,
Тем более, на собственной пел тризне,
Пел