Богом,
что ни сей – сорняки растут.
Я не в силах изящным слогом
описать проживанье тут.
Краски блекнут в потоках влаги,
и, хоть я одичал в глуши,
не спешу доверять бумаге
откровенья своей души.
От вранья здесь природа плачет,
лишь молчанье сулит добро,
но ведь я обещал – и значит,
поневоле беру перо.
И поскольку все в мире странно,
образцы невеселых дум
я без всяких прикрас и плана
предъявлю, как взбредет на ум.
Но не стану вещать, стеная
и манерно терзая речь, —
я за дело примусь, родная,
чтоб немного тебя развлечь.
Ведь, признаться, мечтал я с детства
поражать остротой пера,
но открыл, что стихи – кокетство,
и к тому же еще – игра.
Я теперь не стремлюсь в пророки
и уже не забуду впредь:
был бы ластик – любые строки
можно очень легко стереть.
Письмо первое
По лицам дождь размазал слизь.
И лунный диск над миром целом
навис оптическим прицелом.
Заройся в землю и молись.
Когда напьется крови тьма,
день поразит безумьем мрачным.
…Едва ли ты сочтешь удачным
начало это для письма.
Прости. Но сволочь всех мастей
здесь деловито корчит рожи.
Коль рассудить – избави Боже
тебя от наших новостей.
Обычай слеп и бестолков:
не ставя каверзных вопросов,
сюда, на ярмарку отбросов,
он шлет заморских дураков.
Реклама бьет по головам —
народ слюною захлебнулся.
Хотя процесс и затянулся,
трещит империя по швам.
Тут предают легко и зря,
тут школьный вздор несут, старея,
тут есть забота у еврея:
как быть с останками царя?
Тому сопутствует успех,
кто разменял талант на блядство.
Лишь в этом равенство и братство,
и сей закон един для всех.
Поскольку я сегодня пьян,
готов и сам продаться, каюсь.
…Пардон, родная, закругляюсь.
Ну как там Тихий океан?
Небось темна, как шоколад,
под солнцем радуешься тучке?
А каково столичной штучке
писать в провинцию доклад!
Письмо второе
Морозы, как взломщики, лезут в нутро,
хоть рот на замок закрывай.
Однако зима не выносит метро,
ее привлекает трамвай.
Зима задыхается в недрах земли,
слабеет, пускает слезу.
Само собой, нищие это учли
и стали работать внизу.
Убогим калекам не видно конца
вдоль мраморно-белой стены.
Без рук и без ног, а порой без лица
мелькают кошмарные сны.
И вальсами плещет в грохочущий зал
скрипач с помутневшим зрачком,
как будто сам дьявол явился на бал
и такт отбивает смычком,
чтоб нищие в танце забылись на час,
чтоб