штаны и каждый карман, пока не погрязла в белье и футболках. Спустя час возни я наконец-то услышала, как шелестит под пальцами бумага, и выгребла из бриджей Коула скомканные чеки с автозаправки. Среди них ярко выделялся выцветший до желтизны лист, сложенный пополам.
Вот оно!
Кости-кости. Леденцы.
Собираю их в ларцы,
Откроешь – выбегут детишки.
Сыграем снова в кошки-мышки?
Кости – сладость на десерт,
Они на карусель мою билет.
Ваши косточки возьму,
И для крепких снов в подушки их набью.
Кости – будущий сервиз.
Ваших матерей ждет замечательный сюрприз!
Ведь нет подарка от ребенка краше,
Чем новая посуда из его коленных чашек!
Мне пришлось несколько раз прерваться, чтобы найти в себе силы дочитать это до конца. В груди растеклась свинцовая тяжесть. Коул был прав – каллиграфический почерк, удивительно ровный и витиеватый, точно принадлежал человеку. Однако злу, что таилось в нем, позавидовали бы даже принцы Гоетии. От этих строк пробирал мороз, а от фотографий в папке Коула – неподдельный животный ужас. Все увиденное и собранное мною по кусочкам, тайком, случайно или без спроса, вдруг встало на свои места.
– Кости… Он коллекционирует детские кости… Гребаный псих!
Я скомкала мерзкую записку в пальцах.
– Fehu!
Свечи, застилающие угловой алтарь расплавленным воском, вспыхнули. По воздуху растекся древесный запах мирры. Подпалив пучок зверобоя, я окурила им спальню, пройдясь вдоль каждой стены и плинтусов, а затем погрузилась в ароматное облако сама, прочищая и мысли, и ауру. Круг, вырезанный навахоном Коула прямо на деревянном паркете, завибрировал, призывая меня сесть в его центр. Стоило мне сделать это и подогнуть под себя ноги, как я вдруг поняла, о чем говорила Тюльпана.
«Когда будет нужно, оно придет».
А что, если?..
Рука зависла над полом, потянувшись к географической карте, и вместо этого ухватилась за латунный подсвечник с потрескивающим огарком. Я не знала, что именно собиралась делать, но течение магии и не требовало понимания – оно требовало лишь довериться ему. Куда бы это течение ни привело, ты всегда окажешься там, где тебе нужно.
Я наклонила подсвечник так, чтобы воск, плавясь, стек на мятую записку. Чернильные буквы размылись под стынущими жемчужными каплями, и необходимость в маятнике и картах отпала сама собой.
Я и есть маятник. Я – карта.
– Поэма о костях и материнском горе. Воск, затопи ее, как топит море! Злые глаза в изгибе волны – покажи мне то, что видят они.
Единственная улика – меньшая из жертв, что я была готова принести, лишь бы остановить убийцу. Записка, погрязшая в масляном воске, затлела без прикосновения к свече. Мерцающее, красное, как ягоды рябины, пламя не обожгло, когда я сжала его в ладони и поднесла к лицу, вдыхая.
– Найди детей,