тоскливо посмотрел по сторонам в поисках закуски, повертел головой и продолжил:
– Я этого твоего любимого Александра ибн Сергея, ибн Ибрагима, ибн Ганнибала не то что не люблю, просто терпеть не могу, даже сказал бы ненавижу, но лично не знаком, потому эту фразу не употребим, с тех пор как в школе мой учитель литературы Расим, по совместительству родственник отца, поклонник его намного сильнее, чем ты, ни за что ни про что отхлестал меня по спине прутком от ивы плакучей – только за то, что я осмелился сказать: «Пушкин ничего интересного не написал, а просто облачил в красивые рифмы восточные сказки, рассказанные няней, и поэзия его вообще пустая. Спасибо Дантесу, вовремя застрелил его». Не помню, кто-то написал о нем в газете с иронией, что «закатилось солнце русской поэзии», и благодаря этой, я бы сказал, в насмешку данной характеристике стал известным поэтом, а так был бы одним из своих современников, среди которых были ребята более талантливые, нежели он, а у него вообще не было таланта.
– Тебя за такие слова убить мало, ты сам хоть слышишь, что говоришь? Вслушивайся в его строки: слова подобраны и выстроены в элегантный ряд, и текут они, как горный ручеек.
– Ну да. Лучше так скажи: как матросы, построенные по ранжиру, шагают строевым шагом по плацу. Красота его поэзии – это красота елки, разукрашенной всякими игрушками-погремушками в новогоднюю ночь; но это не ель, в лесу растущая, с живым запахом, с ледяными сосульками на ветках и со снегом на макушке, пусть веточки и неровные, но живые!
– Ох, ох, как он заговорил. И кто же, по-твоему, живая ель русской поэзии? – чувствовалось раздражение в голосе.
– Я бы сказал, что все остальные, кроме него. А так, могу назвать, кого хочешь: Некрасов, Полежаев, Лермонтов, Майков, Тютчев и еще сколько хочешь. Тебе нужен поэт-революционер? Пожалуйста, Рылеев. А твой любимый воспевал покорение народов Кавказа и подавление Варшавского восстания. И какой же он после этого певец свободы? Кстати восстание Варшавское подавлял мой земляк, генерал Исмаил-бек Куткашенский, командовал мусульманским полком. Вел себя очень жестоко, не дай Бог отзовется на потомках. Твой Пушкин был внуком раба, и в нем жила рабская психология. Воспевал он рабство, а не свободу. Потом, у него сильно был развит комплекс неполноценности, вызванный внешностью – маленький рост, мулатский вид. Русский шовинизм в то время был так же силен, как и сейчас, может, даже гораздо сильнее, его никто не отменял. Отсюда и постоянные дуэли, стремление завести как можно больше любовных интриг. Все это делал для самоутверждения. – Чувствовал, что друг сердится, понял, что «немного переборщил», и решил разрядить обстановку. С книжной полки взял какую-то тетрадь и сказал: – Тут у меня стихотворение, сам написал, тоже посвящено трем красивым женским ножкам, как у Пушкина.
– Ты себя хоть слышишь? О каких трех красивых ножках говоришь, как вообще представляешь себе эту картину? По-твоему, две женщины и одна без одной ноги, так что ли?
– Ты прав отчасти, я сейчас уточню, там действительно две женщины, только одна не успела побрить вторую ножку.
– Бреешься ты, а они делают депиляцию.
– Ты че, в своем уме, какая инфляция, это только американские доллары