еще могу поговорить с Геной? – спросила его, чтобы не подавать вида, как сильно задел меня поступок Лероя.
– Номер местный Ксюша. Это был не Тимур, – словно прочитав мои мысли, ответил он. – Черниговский не покидал пределов России.
Лерой протянул мне свой телефон, чтобы я перезвонила Миронову, мой же положил на журнальный столик, а потом ушел. Три минуты – ровно столько времени прошло с момента его стука в мою дверь. Всего три минуты, которые перевернули всю мою жизнь…
6. Не моя. Тимур
– Дед, ну ты как? – Я обнял старика и похлопал его по спине. Вот же неугомонный! Выскочил из дома в такой мороз, чтобы встретить меня, как маленького! И ладно бы оделся, а то стоял в одной рубахе, да джинсах. Как же до него достучаться, чтобы берег себя?
– Я скучал! – произнёс я, искренне радуясь встрече. Кроме него у меня больше никого не осталось, да и тот сдал. Семеныч, его водитель, сказал, что опять был приступ. – Почему не позвонил?
– Потихоньку, мой мальчик, потихоньку. Да ты не волнуйся, механизм сердечный у меня, может, и старый, но еще вполне рабочий. Поживу еще. – Дед старался выглядеть бодрым, но меня ему было не обмануть. Здоровье дало сбой.– Пошли в дом, Тимур. Разговор есть.
– Пошли. – Взяв деда под руку, я направился в его огромный, но мрачный дом. Сколько ни предлагал ему сменить этот дворец графа Дракулы на более современное и уютное жилище, все бесполезно. Он ему, видите ли, напоминает о бабушке, о маме, о маленькой Кире. Нет, конечно, и у меня с этим местом связаны свои воспоминания, но разве это повод жить в развалюхе. Тем более, сколько бы ты ни держался за свои воспоминания, все равно ничего не вернуть. Это я теперь знаю точно.
– Есть хочешь, мальчик мой? Наташенька приготовила знатную солянку, отведаешь?
Наташенька, домработница деда и его ровесница, и вправду готовила очень хорошо. Но есть в последнее время мне совершенно не хотелось.
– Нет, дед. Давай к делу.
– Ну, давай! – Миновав длинный коридор, мы зашли в его кабинет, не менее мрачный, чем и сам дом. Я всегда удивлялся, как такой энергичный и веселый человек, как Юрий Николаевич Ермолаев, мог окружать себя настолько мрачной и унылой обстановкой. Правда, сейчас я вряд ли имел право его осуждать. Я и сам прятался за разрушенными стенами и горой битой посуды.
Последние пару месяцев моя квартира мало чем отличалась от дома деда. Хотя нет, соврал: у Ермолаева дом хоть и старый, но целый. Моя же современная квартира была изуродована подчистую.
Несколько дней я крушил все, что только могло напоминать о Ксюше: о ее обещании, о ее предательстве. Чтобы вытравить ее незримое присутствие в своем доме, я практически полностью его уничтожил. Но она въелась под кожу и отравляла собой каждую секунду моего существования. Она поверила ему! Она не захотела слушать меня! Тогда, в аэропорту, я умер заживо. Только ей было абсолютно на это наплевать. Она не обернулась. Она не дала нам шанс. Она убежала.
Разговор с Горским до сих пор хватал за сердце раскаленными щипцами.
– Руки