своем мировоззрении и потому поддерживающий национальное движение. Но насколько такая точка зрения соответствовала действительности? Было ли оно и вправду народным или же верхушечно-интеллигентским?
Так как основную массу населения составляло крестьянство, интересно посмотреть, насколько оно было восприимчиво к национальным идеям. В первые десятилетия XX в. в украинское национальное движение крестьянство было вовлечено слабо, а развитие национального сознания в любых его вариантах лишь набирало силу. Подавляющая масса крестьян придерживалась иных форм самоидентификации, более свойственных обществу традиционному, чем современному: идентификации по местности («местные», «здешние», «тутошние»), по вероисповеданию («православные»), подданству («подданные царя-батюшки, живущего в Петербурге») и социальному статусу («крестьяне»). В эту систему могли включаться и более обширные понятия, такие как Малороссия, Волынь, Подолье и названия других исторических областей. Могло даже использоваться понятие Украина, но в узкогеографическом смысле, обозначавшее часть Среднего Поднепровья и не имевшее этнической нагрузки. Иначе говоря, сельский житель ощущал себя православным крестьянином, проживавшим в определенной местности и подданным такого же, православного русского царя. На этой основе, по мере вовлечения в капиталистическую систему отношений, в первую очередь в экономические связи с городом, через сферу образования, службу в армии и т. д., строилась дальнейшая идентификация, включавшая уже национально-политический («жители России») и этнонациональный («русские» или «украинцы») уровни.
Имелись предпосылки к тому, что это сознание могло формироваться в русском или общерусском варианте, особенно у тех крестьян, которые шли в города, переселялись на Волгу, Урал, в Сибирь и на Дальний Восток, получали образование. Этому способствовали процессы социально-экономической модернизации, когда личные возможности человека повышались в зависимости от овладения общегосударственным языком. Многие крестьяне приобщение к русскому языку не воспринимали как преступление перед нацией (что следовало из логики тарасовцев и прочих деятелей молодой генерации украинских националистов) и видели в этом не утрату своего национального естества, а пропуск в «широкий мир». Как отмечал либеральный публицист М. Могилянский, «чутье говорило крестьянину – украинцу – с местным языком он лишь провинциал, с русским – он у себя дома на необъятном пространстве огромной страны»[117]. Данный механизм социальной интеграции действовал на протяжении всего XX в., продолжает действовать и сейчас.
Но «национализация» крестьянства еще только началась. По меткому выражению А. А. Потебни, ученого-языковеда, занимавшегося вопросами малорусского наречия и не понаслышке знакомого с проблемой, в предреволюционные десятилетия народные массы Украины в национальном отношении представляли собой сырой «этнографический материал»[118].