молниями. Разумеется, в таком виде к солидным покупателям его не допускали, а потому и доходы были копеечными. Но он не унимался.
Я был одним из первых, а, может быть, самым первым, кто его разоблачил. Вычислил во дворе-колодце на Фонтанке, где проживали мои родственники. Понурив голову, он топтался возле небольшой, железной лестницы, ведущей к ярким, оранжевым дверям, кажется, это была только что открывшаяся риэлтовская контора. А перед ним, стоя на возвышении, застенчиво улыбалась милая девчушка лет семнадцати в розовых лосинах, слегка прикрытых коротюсенькой, черной юбкой:
– К нам больше не ходите. Заведующая сказала ребятам, чтобы вам ноги пообломали. Им два раза повторять не надо…
Вдруг, заметив меня, Кузин съежился, закинул рюкзак на спину и, согнувшись в три погибели, засеменил к подворотне. Я его догнал уже на набережной:
– Ваше превосходительство, что за маскарад? Где ваш клубный пиджак с золотыми пуговицами? Куда подевались англицкие штиблеты?
Он поставил рюкзак на асфальт и хрипло прошептал, некрасиво сморщившись:
– Демьян, умоляю!.. Пожалуйста, никому ни слова. Провожу важный эксперимент, вживаюсь в образ.
– Ты что, в артисты подался?
– В каком-то смысле. Роль коробейника осваиваю. Неудачливого!.. – И тут его физиономия округлилась и обнаружила чертовски обаятельную улыбку, в прежние времена разбившая немало женских сердец: – Купи хотя бы кусочек мыла. Хорошее мыло, пахучее, из Финляндии привезли. А то еще есть специи турецкие…
– Тоже из Хельсинки?
– Из Лапландии, – засмеялся он, но быстро остановился и помрачнел. – Демьян, заклинаю тебя…
– Буду молчать, – кивнул я и протянул ему руку. – Но когда ты вновь…
– Тогда, пожалуйста, сколько угодно. А пока не надо.
– Слушай, но ты же не умираешь с голоду, – ляпнул я, разглядывая его рыжеватую щетину, кое-где отмеченную сединой. – Зачем тебе это?
– Ты прав, зарплату платят исправно. На хлеб и кильки в томате хватает. Но я люблю семгу слабого соления, а еще больше осетрину.
– И я люблю!.. – радостно воскликнул я, но, встретившись с его недобрым взглядом, тотчас осекся.
– Составил программу действий, – твердо произнес он. – Прежде чем сделать решительный шаг в сторону деликатесов, должен испить чашу унижений до дна и озлобиться на весь белый свет. Эпоха циников исключает благодушие…
Тогда я его не понял, подумал, что, вероятно, коробейник просто тронулся умом. Понимание пришло позже, оно сложилось в связи с его и моими последующими шагами. Шагали врозь, далеко друг от друга, но при этом оба принуждали себя к постыдному лицедейству, и не только…
Кузин уволился из института и стал жить на два города. В Питере бывал наездами, а все остальное время трудился в Москве, помогал нуждающимся повысить личностную самооценку в коммерческом центре психологической помощи. Нуждающихся москвичей с хорошими деньгами хватило на несколько