еще, уж не Женя ли Куприн – но, кажется, нет, не вспомню… А вместе с ними были еще и две девчонки из Горького. Успел взглянуть на них краем глаза, когда вручал Балабанову ключи с кратким инструктажем на лестничной клетке. Стройненькие, миловидные, ничуть не дурочки, по глазам видать – как раз такие мне всегда и нравились, но по закону подлости пролетали где-то на траверзе. Балабанов с ними по-свойски – слегка кося под мачо непризовой категории.
И зачем-то опять притащили этого Слона, который, все говорили, совсем по другой части. И еще говорили: мания у него – накупит любимых почек свиных, наготовит духовитого жарева…
Оно конечно, в закрытом городе Горьком-то особо не разъешься – зато по части увеселений там куда лучше. И чего им всем сдалась эта Москва? Да и не хотел я в тот раз уезжать из квартирки. Увы, таков закон гостеприимства: сам погибай, а товарищей выручай. Ладно – пусть веселятся ребята…
Под вечер в воскресенье я вернулся в квартиру, их не было, оставались вещи, и через какое-то время прибежал за ними Леха. Он лучился самоварной медью, надраенной и похмельно-жаркой, и какого-то черта вдруг хвастанул своими амурными успехами. Как будто я был тем, кто способен оценить такие откровения. Или как если бы я их ждал от него. Или он таким вот образом хотел вознаградить меня за гостеприимство…
– Классная девка. Пи…денка узкая такая. – И плотно свел ладони большими и указательными вместе, намекая на некую деталь женской физиологии. Слова его растворились в похмельно-медной улыбке.
Был бы он законченный бабник или рядовой похабник… да и такие в общем избегают подобных интимных откровений… А тут хоть и довольно простой в манерах, но вполне интеллигентный парень Леша Балабанов. От него ли этого ждать? Я в общем не был никогда большим занудой-моралистом, но уж больно не по настроению было услышать от него эту дешевую бравадцу…
Я долго думал, стоило ли обнародовать такое, скажут – порочить великого русского режиссера, «говорившего с Богом». Но ведь и сам он, Леха, не стеснялся в своем кино матерной лексики. В том числе и такого же почти похабненького слова (как, скажем, в «Войне»), однокоренного с тем, которое я услышал тогда от него. И слышу-то в общем часто, в России живу и привык уже давно. Но вот раньше интеллигентная городская («додомдвашняя» и «докамедишная») молодежь не материлась, а сегодня, чистенькая с виду и не замаранная тяжким трудом, она этим «сленгом» вовсю бравирует…
А что стесняться, – сказал бы он в свою защиту. – Это же все народные слова… Так что и не без его, лешиных, стараний цинизм этот внедрялся в юные мозги…
Была ли та его бравадца попыткой выглядеть брутальней и циничней, чем он был на самом деле? Попыткой мужского самоутверждения? Или это был неконтролируемый похмельный выброс неких «эмоциональных паров» или «интеллектуальных», взбродивших от впечатлений? Или это всего лишь проявление его познавательного инстинкта, а я трусливо пасую на ровном месте – там, где мужик только хохотнет в ответ,