воспитать в себе чувство долга и ответственности или приспособить их к потребностям своего кино, случалось и другое…
Уже на втором году службы, когда их борт сел на дозаправку в Будапеште и экипажу дали пару часов на отдых, Балабанов умудрился отстать от своих и потеряться. Он устроил себе увлекательный шоппинг по музыкальным отделам в поисках дефицитных дисков и так увлекся, что отстал от самолета… С кем еще такое могло случиться – сказать затрудняюсь… По итогам этого «раззвездяйства» (был бы штатным офицером – сочли бы служебным преступлением) он был переведен в другую структуру на менее ответственную должность, где и дослуживал свой срок.
Но в большинстве сетевых «педий» вы опять же непременно обнаружите, что он «воевал в Афганистане». С толстым намеком на то, что был там настоящим коммандос, постигшим ужасы войны.
Именно. И какое-то время я не мог понять, зачем им все эти враки, уж больно жидковат раствор для пьедестала под памятник. Пока не понял главного: если этих врак не будет в его биографиях, то как объяснить его мизантропийные провалы в подземелья ада, его болезненную тягу к ковырянию в психических фекалиях рода человеческого, к живо-мертво-писанию даже не порочного в человеке, а вообще не человеческого, запредельного, именно инфернального… Иногда сравнить отдельные фрагменты его творчества можно разве что с деятельностью персонажей вроде немца Гюнтера фон Хагенса, известного как «доктор Смерть»…
И самое подходящее объяснение всему этому в нем и в его творчестве исследователи находят в его «героическом тяжком прошлом», в «страшном опыте войны». Получается – вроде черт с ним, с реальным Балабановым, который вообще там не бывал, в этом Афгане, ведь творцам современной культуры как информации важна именно эта «правда о войне», во имя которой можно и соврать тысячу раз, которой только одной и можно объяснить его великое творческое безумие…
Я не видел ничего хорошего в той Афганской войне, хотя и не осуждал ее в те годы. Скажу еще раз: тогда, в 80-е, был таким, как все, ведь по большому счету мне было нечего сказать – и я еще не умел сравнивать одно с другим, не мечтал о свободах, не проклинал несвободы и косность мысли. Оппозиционером стал уже потом – уже к новой власти. Когда пришло время свобод и установило эту новую власть не без участия подходящего культурного инструментария. Но что-то понимать о той войне я стал еще тогда.
Война очень многое и многих у нас погубила. Она вообще была не нужна, с поправкой на то, конечно, что память ее героев и ветеранов не должна быть предана этим пониманием. А когда в 2007 году мне дал в интервью свои мысли о ней Леонид Шебаршин, недолгое время первый человек в КГБ, ориенталист, в далеком прошлом резидент советской разведки в Тегеране, все в извилинах у меня стало на свои места. На изломе от Горбачева к Ельцину Шебаршин был Ельциным и отставлен. Он признался мне в том интервью: «Считайте меня русским националистом». Тогда можно было такое сказать – и даже больше с гордостью,