смотрят из-за зелени своих садов. Яблони сгибают ветви до земли, предлагая душистые, пахнущие медом плоды, вишни лукаво поглядывают блестящими глазенками и шаловливо прячутся в густой листве. Кричат петухи, тонко-тонко переливаются голоса ребятишек в звончатом воздухе, из раскрытых окон звучат популярные песни. Проникновенные голоса Зыкиной, Кристалинской органично вписываются в тишину улицы, теряются в верхушках деревьев…
Проснулась, когда прокричали петухи. Солнце играет на металлических ярко начищенных шариках железной кровати. Отдернула ситцевую занавеску и открыла деревянную, слегка истлевшую раму окна. По пыльной желтой колее проехал городской рейсовый автобус, толстобокий, весь в пыли. «Все ждала и верила, сердцу вопреки», – подпевая Кристалинской, выскочила во двор. Осколки солнца сверкают на стрелках молодого лука, стройными рядами выстроившегося на грядке, листьях яблонь, смородины, редиса. И весь мир, казалось, сверкает, обещая бесконечное и безоговорочное счастье на все времена…
Две раскидистые яблони давали тень. На одной растут золотые китайские яблочки, прозрачные от разлитой под кожицей спелостью. Вторая приносит твердые темно-бордовые плоды. Мы с размаху швыряем их об дверь. Потом эти яблоки с помятыми сладко-медовыми боками легко откусывались и съедались без остатка. В теплое время года мы чаевничали в огороде. Как-то сестренке прямо в чай упало яблочко, обрызгав ее. Хорошо, что он был остывший…
Я поливала лук, когда услышала голос нанайки:
– Балакаем3, сходи за керосином. Сегодня печку топить не будем, дрова закончились.
Надела стоптанные сандалеты, но осталась в линялом ситцевом платье. Взяла матово-серый весь в царапинах помятый алюминиевый бидон и, выйдя из калитки, свернула направо.
Я иду по улице вдоль деревянных крашеных заборов по тополиной аллее, мимо двухэтажных домов. Слева остались почта, квартал пятиэтажных домов. Там на асфальтовой площадке благоухает сиренью скверик. Вдоль стены углового дома вьется очередь за хлебом и молоком. Вчера мы с сестренкой покупали здесь брикет какао, который надо варить, но мы сгрызли его и так. А еще любим зефир прямоугольной формы.
Мы часто бегаем играть на «Пятый квартал», он более просторный, асфальтированный и благоустроенный. Иногда там появлялся дурачок. Мы стайкой собирались вокруг него и, показывая на тополиный пух, говорили: «Ой, холодно, снег идет». Он зябко ежился в рваной телогрейке, глядя на нас своими огромными карими глазами. От его взгляда становилось не по себе – казалось, он идет из глубины веков, и дурачок знает то, чего никогда не узнаем мы. Боялись, чтобы безумие не коснулось нашей души, как зараза. Что-то древнее, дикое было в его взгляде – так смотрел, наверное, поселянин, глядя на смертельную схватку древних варягов. Кони ржут, вытаптывая клочок земли, засеянный зерном, лязг копий – а он смотрит большими карими глазами, серьезно и безнадежно. И кутается в рваную телогрейку…
Мы опять живем на улице Суворова. Я думаю, бабушка собрала детей