сняла ключ с прицепленной к карману цепочки и протянула Рудневу. – Вон в том шкафу заперты личные дела персонала школы. Можете брать их, когда сочтёте нужным. Через два с половиной часа закончится первая половина занятий. У девочек будет обед и прогулка, а педагогов и старших воспитательниц я соберу в учительской, чтобы представить вас. Пока же я велю проводить вас в ваши комнаты. Располагайтесь, господа, и не смейте опаздывать на учительский совет.
Педагогический коллектив Аничкиной иколЕ – с легкой руки горничной Руднев с Белецким уже знали, что воспитанницы, а вслед за ними и все остальные называют пансион Святой Анны исключительно так – состоял из четырнадцати учителей и девяти старших воспитательниц, над которыми главенствовала инспектриса, она же – помощница начальницы пансиона.
Несмотря на высказанные Юлией Павловной строгости в отношении педагогов мужского пола, таковых была аккурат половина, а с учётом того, что Белецкому предстояло замещать учительницу немецкого, мужчины оказывались в большинстве. Трое из них – учителя русской словесности, истории и биологии – были глубоко пожилыми людьми, сменившими на старости лет неугомонную бодрость гимназии на спокойную атмосферу девичьего пансиона.
Самым старшим был учитель биологии, маленький и сухонький старичок с очень добрым лицом и таким же нравом, пользовавшийся всеобщим уважением и обожанием не только за свой теплый характер, но и за восхитительную способность излагать предмет доходчиво и интересно. Старик имел весьма эксцентричное увлечение. Был он таксидермистом, и коллекции чучел в его кабинете позавидовал бы даже зоологический музей.
Учитель истории, напротив, популярностью ни у воспитанниц, ни у коллег не пользовался. Чванливый и спесивый, он относился с глубочайшим презрением к тому, кто не мог вспомнить строгую последовательность событий войны за австрийское наследство или перечислить все греческие города-государства, взбунтовавшиеся против Ахеменидов. Невзирая на личности, он всячески демонстрировал «презренным невеждам» свое отношение в язвительных и высокомерных замечаниях. Был он среднего роста и телосложения, и, несмотря на почтенный возраст, сохранил гордую и величественную осанку.
Учителя русской словесности отличали невероятная тучность и невиданной пышности седые бакенбарды. Он был в меру строг и в меру увлечён своим предметом, и давал девочкам добротное знание родного языка и литературы, однако чрезмерно не усердствовал, понимая, что языком выпускниц пансиона во взрослой их жизни преимущественно станет язык Вольтера.
Ещё трое учителей-мужчин – музыки, физики и математики – были значительно моложе.
Музыке и пению девочек учил обрусевший француз, говоривший по-русски с забавным грассирующим акцентом. Это был долговязый угловатый тип с длинным носом, оттопыренными ушами и огромной залысиной, которую он пытался замаскировать зачёсанными сбоку жалкими остатками шевелюры. По натуре своей француз относился к тем, про кого говорят: «Не от мира сего». Он страстно