знаменитой «варяжской легенды».
Весьма мала вероятность того, что в распоряжении исследователей когда-нибудь окажутся источники, позволяющие установить точные даты рождения и смерти русских князей, предшественников Святослава и его самого. «Те же, что предложены создателем Повести временных лет, не вызывают сомнений разве что у составителей справочников по хронологии и генеалогии, которые охотно пользуются ими без всяких указаний на условность летописных датировок. Научно доказанное применение летописцами разных стилей и систем летоисчисления создает иллюзию почти безошибочного датирования событий в Повести.
Даже в тех редких случаях, когда отмеченные летописью факты начальной истории Руси имеют параллели в иноземных источниках, где датировки совсем иные, чем в Повести, обоснования достоверности «нашей» хронологии всегда находятся, и сводятся они, разумеется, к тому, что летописец именно в этом случае использовал не константинопольскую, а другую эру. На Руси же использовалось шесть календарных стилей, в зависимости, от применения которых получить современную датировку можно, отнимая от летописной даты 5500, 5505, 5508, 5509, 5510 или 5511 лет соответственно» [Лушин, 2012].
Однако хронология это одно, а интерпретация тех или иных событий совсем другое. Иногда то или иное событие, интерпретировать гораздо труднее, нежели определить время его действия, парадоксально, но факт: иногда выводы специалистов напрямую противоречат показаниям первоисточников. Это в первую очередь вызывает подозрения идеологического характера.
Совершенно очевидно, что в подавляющем большинстве случаев историк или литературовед исходит в своей работе из неявной предпосылки, будто психологические механизмы остаются неизменными на протяжении веков. Иногда презумпция тождества мышления летописца и исследователя высказывается открыто. Так, говоря о стимулах возникновения новых жанров древнерусской литературы, Д. С. Лихачев прямо отмечает, что их не следует связывать с особенностями мышления создателей этих жанров. «Мне представляется, – пишет он по этому поводу, – что постановка вопроса об особом характере средневекового мышления вообще неправомерна: мышление у человека во все века было в целом тем же» [Данилевский, 1998].
Подобная точка зрения «устарела» почти на столетие. Еще в первые десятилетия XX в. психологи, этнографы и антропологи пришли к выводу, что психологические механизмы человека исторически изменчивы. Причем их изменения не сводятся к количественному накоплению единиц мышления. Речь идет о качественном преобразовании самих мыслительных процессов. В частности, установлено, что индивидуальное мышление, так называемый здравый смысл, по мере развития общества постепенно освобождается от коллективных представлений, другими словами, мышление индивидуализируется. При этом коллективные представления на ранних этапах развития общества существенно отличаются от современных идей и понятий и не могут отождествляться с ними.
Для