очень уж поздно) в тишине и отдалении от людей. Затворив за собой дверь, Шут на минуту прислонился к ней, прикрыв глаза. Он слушал безмолвную музыку этой огромной комнаты, где жили тысячи историй, ученых трудов и просто сказок.
Словно бы весь мир остался за высокой дубовой створкой.
Шут вздохнул и, оттолкнувшись от двери лопатками, направился в глубину библиотеки. С той поры, когда он был здесь последний раз, столь многое изменилось.
«Интересно, – думал он, – а смогу я с помощью Силы найти что-нибудь такое… Книгу, которую писал человек, наделенный даром?»
Задумка показалась Шуту интересной, и он легко позволил своим глазам видеть иначе. С каждым разом этот переход давался ему все проще и быстрей. Как будто Шут просто выучил еще один трюк. А библиотека в этом мерцающем восприятии была прекрасна: корешки книг переливались радужным сиянием, вспыхивали и звучали каждая на свой лад. Какое-то время Шут стоял завороженный этим миром, который оказался таким живым и безграничным.
Сначала эти новые ощущения в храме, теперь среди книг… Внезапно Шут понял, что каждое место имеет свои краски, свою музыку. Оно может быть тусклым и тревожным или, напротив, ярким и звенящим, как колокольчик.
Да что там место… Каждый человек! Стоит лишь посмотреть чуть-чуть иначе…
Когда-то в детстве ему даже не нужно было специально погружаться с другое видение. Он мог взглянуть краем глаза на придорожную харчевню и сразу же понять, будет ли там вкусный обед или позавчерашняя похлебка с подгорелым луком. С годами это умение притупилось, словно клинок, который слишком долго лежал в ножнах и успел заржаветь. А то, что от него осталось, Шут называл своим безотказным чутьем.
«Я с самого рождения умел так много, – думал он с грустью, – а теперь должен учиться всему заново. Если успею…»
Шут вполне допускал, что жизнь его может трагически оборваться в любой момент. Вот только мысль об этом почему-то не пугала. Наверное, он просто не мог до конца осознать, каково это – перестать существовать. В самой глубине души наивно, по-мальчишески, ощущал себя почти бессмертным.
Дверь негромко скрипнула. Шут оторвал глаза от книг и посмотрел на вошедшего. Вернее, вошедшую.
Леди Дана Кригом была, как всегда, безупречно красива, но в этот раз она предстала перед Шутом совсем иной: подобно библиотеке, молодая женщина сияла разными цветами – от нежно голубого до пурпурного. И в этом сиянии не было ни угрозы, ни корысти. Только искренняя симпатия к стоящему перед ней господину Патрику.
И страх.
Он был столь ощутим, что Шут едва не забыл, как дышать. И, моргнув, поспешно вернулся в обычный мир.
– Леди Дана? – Он отвесил ей изящный поклон. – Чем заслужил ваше внимание?
Фрейлина нервно сплела пальцы. Она коротко взглянула на Шута, потом снова отвела глаза.
– Мне нужно сказать вам нечто важное, граф.
Шут удивился. Новым титулом его мало кто величал. Слишком уж это было непривычно, и многие принципиально избегали столь высокого обращения,