прозвище. Ходили слухи, что он был даже дворянских кровей. Но никакие пытки после поимки не смогли заставить этого жестокого человека начать говорить, он только смеялся над неловкими катами4.
В его приговоре ни у кого сомнения не было – казнь или Нерчинские рудники, столько крови было на его руках. Елизар стоял тогда рядом с Орловым, тот громко выкрикивал, сверкая глазами, обещания, поминая умирающий город и Господа. Тати же прятали взор, не желая идти на верную гибель, предпочитая привычную каторгу смерти. И здесь, внезапно, в задних рядах поднялась огромная медведеподобная фигура. Лицо человека было изуродовано, один оставшийся глаз так пристально смотрел на генерал-аншефа, что тот запнулся.
– Истинно ли Москва гибнет, твоё благородие? – хрипло произнёс разбойник.
– Гибнет! А кто ты такой, что ко мне так обращаешься?
– Я-то? Я раб божий, обшит кожей! Ты же меня о помощи просишь, не я тебя! Как хочу, так и обращаюсь – всё равно умирать, что мне… – Орлов проглотил наглую выходку.
– Так что ты хочешь сказать мне, раб божий?
– Я, пожалуй, пойду в мортусы! Мне город жалко, людишек… Записывай!
– Кого писать-то? Раба божьего?
– Раб Божий Колобок я – так и пиши! – генерал пристально смотрел на криво ухмыляющегося ему татя, потом медленно кивнул писарю. После решения Колобка все заключённые в тюрьмах согласись на предложение Орлова – все…
По городу, наконец, побрели безликие фигуры, одетых в провощённые мешки мортусов, которые крючьями грузили трупы на телеги и увозили их на специальные чумные погосты.
До сей поры даже некоторые улицы были просто перекрыты баррикадами трупов, и проехать конным по ним было невозможно. Этим пользовались бунтовщики и так могли скрыться от солдат. Теперь же наводить порядок стало проще и мощь регулярной армии уже начала давать о себе знать.
Каждый день солдаты стали уверенно занимать улицу за улицей. За ними шли врачи и монахи, выявляя источники заразы. Дома, в которых были чумные, безжалостно, но аккуратно сжигались, больных собирали на территории госпиталей, организованных за пределами города. Закон начал возвращаться в Москву, и ватаги татей принялись отступать в сожжённые центральные районы, где они могли ещё отбиваться в руинах и на загромождённых мусором улицах. Пришлось даже использовать артиллерию, громя ею завалы.
Здоровых людей размещали по уцелевшим домам, улицы патрулировались солдатами и вооружаемыми местными жителями. Вокруг Москвы были затеяны целых двенадцать специальных кладбищ, где хоронили умерших. Строго была запрещена практика Божьих домов, в которых трупы копились по полгода-год, пересыпаемые льдом.
Москвичи веками создавали дикий ритуал, не желая зимой, которая продолжалась с ноября по апрель, рыть могилы в мёрзлой земле. Услуги могильщиков в такую пору были доступны лишь самым богатым горожанам. Остальные же копили своих мертвецов в таких заведениях до наступления