обидно за себя, когда вижу, как моя мама, благосклонно улыбаясь, расспрашивает Динару Исаевну о состоянии здоровья Ангелины Макаровой. В груди жжет от предательства. Ведь все эти дни я поддерживала ее, как могла, а она…
– Помню, когда носила Мирьям, испытывала непреодолимую слабость к горькому шоколаду, – смеётся мама, с улыбкой качая головой, – вот тогда-то Руслан и предложил назвать дочку этим именем. Горькая…
Суставы пальцев пронзает острая боль. Я опускаю взгляд и только сейчас замечаю, как крепко сжала серебряную вилку, которая до этого лежала рядом с моей пустой тарелкой. Ком тошноты неотвратимо подкатывает к горлу. И правда – горькая. Судьба моя горькая.
– Извините, я выйду, – сама удивляюсь тому, как спокойно произнесла эти слова не дрогнувшим голосом.
Несколько пар глаз обращаются в мою сторону. С губ мамы медленно сползает улыбка, а на лбу появляется продольная морщинка. Ведь предупреждала ее, что нельзя пропускать ни одной процедуры филлеров по графику. Боже, о чем я только думаю?! У Максима будет ребенок, а значит, он спал с этой… целовал ее, ласкал… Перед тем, как выскочить из-за стола, у меня из груди вырывается громкий всхлип. Такой жалкий, что, не смея поднять глаз, я несусь мимо Давида, нечаянно задевая ногой стул. Отлично! Теперь будет синяк. Но боль в ноге не идет совершенно ни в какое сравнение с тем, что я чувствую.
Только меня не сломить. Я уже давно знаю, что такое боль. Сначала тебе кажется, что ты просто не в силах вынести ее, а на деле привыкаешь ко всему. Даже к пожару в груди, пламя которого, танцуя и извиваясь, раз за разом лижет истосковавшееся сердце. Сколько раз Катька говорила, что я люблю не Максима, а само чувство влюбленности, но я не согласна! Следуя такой логике, объектом моего обожания мог бы стать любой… тот же Давид. Смахиваю поспешно соленые слезы со щек и быстро поднимаюсь по крутой мраморной лестнице. Еще не хватало, чтобы меня увидел кто-нибудь из прислуги. Мирьям Юсупова при любом жизненном раскладе должна оставаться на высоте.
На втором этаже растерянно замираю у двери гостевой спальни. Воспоминания о проведённой с Давидом ночи обрушиваются, словно безжалостный кулак боксера. Как он тогда сказал мне перед тем, как я, выскочив в коридор, напоследок кинула хлесткое «ненавижу»?
«Беги, трусиха! Только вот от своих желаний далеко не убежишь, Мирьям. Ты моя!»
Переступаю несмело порог спальни и непроизвольно сразу же отыскиваю глазами большую двуспальную кровать. При свете дня все кажется совсем другим. Будто ничего и не было ночью между мной и Давидом Садулаевым. Но стоит присесть на светло-бежевое покрывало, как моих чувствительных рецепторов касается еле ощутимый дух аромата кедра. Перед глазами сразу же появляется образ Давида, но я без сожаления отбрасываю его прочь. Хочу все забыть! Это была самая дикая и непростительная ошибка в моей жизни.
Вытянув вперед ушибленную ногу, принимаюсь с пристрастием разглядывать бордовую припухлость на коже ниже колена. Легкий скрип двери заставил меня