убогого страдальца!
– …сорок восемь, сорок девять… ну вот, сбилась! Снова петли считать.
Через неделю Августа красовалась в вязаной накидке, а благоухающий новым одеколоном Сашка был допущен до котлеток.
Он каждый раз, как в первый, ненадолго замирал над тарелкой. Вдыхал аромат, жмурился и сглатывал слюну. Не верил, видно, счастью.
– Возьмём, к примеру, Америку, – говорил он, не сводя взгляд от вилки, – наращивают, подлецы, гонку вооружений.
– Ты, Александр, бобылём живешь, – поддерживала разговор Марковна. – Случись чего – тьфу-тьфу, – некому за собачкой присмотреть.
– Некому, – сокрушался Сашка. – А в Эфиопии дети голодают.
– Детей жалко. – подытоживала Нинель и доставала ещё котлетку. – Хоть и эфиопские, но свои, родные.
Августа не сводила с обоих бусинок-глаз, пушистый хвост выбивал пыль с вязаной собачьей подстилки.
Дни шли чередой. Аккурат в обеденное время открывалась тяжелая дверь и пропускала в общежитие двоих. Одна с тонким вежливым визгом взлетала по ступенькам, другой смущенно покашливал и усиленно вытирал ноги о коврик:
– Доброго дня вам, Нинель Марковна. Слышали, по телевизору-то что врут!
До Нового года оставалось совсем ничего: воробьиный прыжок. Уже спешили по детским садам и школам деды Морозы из службы быта, а потрескавшуюся зелёную краску на стенах общежития скрыли самодельные бумажные снежинки.
В один день Александр не пришёл. Ни к обеду, ни через час. И вечером. Не было его и на следующий день. Ни слуху, ни духу, ни телефонного звонка.
Нинель каждые полчаса печатным шагом маршировала к выходу. Приоткрывала дверь, выглядывала и тут же захлопывала обратно.
На второй день она сорвала со стен снежинки. Затем, отчаянно щёлкая ножницами, завалила стол бумажным сугробом новых.
На третий день женщина не выдержала. Как не выдержала толчок дверь начальника отдела кадров швейной фабрики:
– Адрес!
– Здравствуйте, Нинель Мар…
– Сантехника Фомина адрес давай!
– Ну, ты и… – возмутился было начальник, но словно услышал её мысли, уткнулся в бумажную толстую папку. – Гагарина, сорок, квартира три.
Нинель била по дерматиновой клеёнчатой двери так, что из дыры вылез кусок набивки. Но в ответ из квартиры на первом этаже «хрущёвки» тишина: ни лая, ни хриплого «Кто там?»
Сизые блёклые мужички во дворе под заснеженным деревянным грибком указали на ближайшую забегаловку.
Там, в рюмочной, среди спёртого воздуха, случайных друзей и пластиковых столов, отполированных локтями завсегдатаев, Сашка накачивался непонятно какой по счёту кружкой. Пьянство – божество цепкое, жертву «за здорово живёшь» не отпустит.
Под мужской гогот Нинель вытащила его на улицу. На крыльце схватила за грудки:
– Ты что творишь, ирод!
– Н-н-нничк-к-ка! – ошалелый Сашка болтался пустой авоськой.
Крыльцо быстро обрастало нетрезвыми зрителями. В толпе присвистнули:
– Ну, мужик, хана! Суровая у тебя