перестал ее замечать. Но однажды он пришел ко мне не на шутку встревоженный: она шла за ним по пятам, хотя отказалась идти на промысел вместе.
«Что с ней творится?» – возмущенно обращался он ко мне, будто это я произвел ее на свет и должен все про нее знать.
Как-то вечером пропали наши лучшие служанки – мать и дочь. Кучер, посланный к ним домой, вернулся с известием, что их нигде не нашли. Вскоре раздался стук в парадную дверь: на пороге стоял отец семейства. Увидев меня, он отступил назад. Он смотрел на меня с мрачным подозрением. Все смертные рано или поздно начинали так на нас смотреть, и этот взгляд не сулил им ничего, кроме смерти. Так бледность предвещает скорый конец больному лихорадкой. Я постарался объяснить ему, что здесь их нет – ни той, ни другой, – что мы сами собираемся начать поиски.
«Это ее работа! – злобно прошипел Лестат, когда, выпроводив гостя, я запер ворота. – Она что-то сделала с ними, она всех нас подставила. Я заставлю ее все рассказать!»
Он повернулся и, тяжело ступая, пошел по лестнице в дом. Я знал, что Клодия ушла, незаметно выскользнув на улицу, когда я стоял у ворот. И знал кое-что еще: слабый запах гниения доносился из заколоченной кухни на другом конце двора, и я догадывался, что это значит. Могильный смрад тяжелой струей примешивался к аромату жимолости. Услышав шаги Лестата, уже спускавшегося вниз, я подошел к низенькой кирпичной постройке и взялся за полусгнившую дверь. Здесь никогда не готовили еду, никто не входил сюда, и жимолость облепила стены. Кухня напомнила мне старый каменный склеп. Дверь легко поддалась, гвозди рассыпались в ржавую пыль; мы вошли в смрадную темноту. Я услышал сдавленный всхлип Лестата. Они лежали на полу – мать и дочь. Голова дочери покоилась на материнской груди, мать обнимала ее за плечи. Вокруг кишели черви. Навстречу нам поднялась туча москитов, и я отогнал их, морщась от отвращения. Муравьи ползали по закрытым глазам и губам трупов, влажные следы улиток серебрились в лунном свете, как русла маленьких рек.
«Черт ее возьми!» – выругался Лестат. Я крепко схватил его за руку и не отпускал.
«Что ты собираешься с ней сделать? – спросил я. – Что ты можешь с ней сделать? Она давно уже не ребенок и не станет беспрекословно нам подчиняться. Мы должны объяснить ей, научить ее, как себя вести».
«Она все прекрасно знает сама! – Он отступил назад, отряхивая плащ. – Ничуть не хуже нас с тобой! Все эти годы она понимала, чем можно рисковать, а чем нельзя! Я не позволю ей заниматься подобными вещами без моего разрешения! Не потерплю этого!»
«Ты что, считаешь себя нашим мэтром? Разве ты учил ее поступать так? Или, может быть, она сотворила это с моего тихого благословения? Сильно сомневаюсь. Она видит себя равной нам, а нас – равными друг другу. Мы должны поговорить с ней по-хорошему, научить ее уважать то, что принадлежит нам. И нам самим не помешает этому поучиться».
Мне показалось, что он меня понял, хотя и не подал виду. Повернулся и ушел. В городе он сумел развеяться и возвратился сытый