не утратить любовь порицаемого»[181]. Это, очевидно, следует понимать как обобщение: ведь мы видели, что, когда речь шла о людях, в которых он был уверен, таких, как Лаинес или Надаль, Игнатий без колебаний самостоятельно делал им самые болезненные упреки. Тем не менее эта его забота знаменательна: он, без сомнения, считал, что при подготовке монашествующих, по крайней мере, тех, чье призвание окрепло еще не полностью, им не так опасно испытывать досаду на посредника, как потерять любовь и доверие к своему главному настоятелю.
Впрочем, в этой любви к подчиненным, глубокой и мужественной, не было ничего напускного и поддельного. Нужно было видеть его материнскую нежность к больным, к молодым послушникам, поступающим в Санта-Мария делла Страда: всем известна его снисходительность, можно сказать, почти мягкость к шалостям Рибаденейры, но это не единственный пример; в заметках Гонсалвиша приводится много других. Особенно ярко сказывается любовь Игнатия в его отношении к искушаемым: «Сегодня [22 января], – говорит нам Гонсалвиш, – отец позвал искушаемого брата и провел с ним два часа, чтобы уговорить его признаться, почему он хочет уйти; и, подозревая, что речь идет о каком-то грехе, совершенном в миру, отец рассказал ему часть своей собственной жизни и даже то дурное, что совершил, чтобы избавить его от стыда, и тогда он действительно открыл причину своего искушения (которая была пустяковой) отцу, который уверял его, что не пойдет есть, пока ее не узнает»[182]. Отметив разнообразие средств, которые применял святой, чтобы добиться от своих сыновей преуспеяния в добродетели, Рибаденейра также[183] прибавляет: «Но главным среди них было покорение их сердец сладчайшей и нежнейшей отцовской любовью, ибо он и вправду был нежным и любящим отцом всем своим сыновьям… Он с великим радушием и чудесной благосклонностью принимал всех своих подчиненных, когда те приходили к нему… Он никогда не допускал ни одного обидного или колкого слова в адрес тех, кого исправлял… Он был очень внимателен к доброму имени всех своих подчиненных, всегда говоря о них хорошо, являя свое доброе мнение о каждом, не раскрывая ничьих прегрешений, помимо случаев крайней необходимости, когда был вынужден с кем-то посоветоваться… Он сурово наказывал тех, кто плохо говорил о своих братьях… Если кто-то ощущал искушение или испытание какой-либо бурной страстью, он поддерживал его с невероятным терпением, пока тот не приходил в себя и не осознавал происходящее… Он навсегда предавал забвению те ошибки, которые его подчиненные признавали и открывали ему с полным доверием: в этом его деликатность и отеческая доброта были воистину невероятны: можно было быть уверенным, что ни в его словах, ни в его делах, ни в его отношении, ни в его сердце не осталось даже следа, даже воспоминания об этих ошибках – словно их никогда и не было… Он проявлял великую заботу о здоровье и утешении каждого из своих подопечных… Его любовь проявлялась в том, что он не возлагал на своих сыновей большего, чем они