недостижимой роскошью.
Они вышли на улицу, встали на краю тротуара и замахали проезжающим машинам. Тогда останавливался каждый второй.
Потом они ехали по Невскому, завернули на Стрелку Васильевского Острова и дальше – на Петроградку. В Надиной сумочке тоненько, мелодично запиликало.
– Алло, бабуля, я уже в России, скоро к вам, в Белоруссию, – говорила в маленький изящный аппаратик Надя.
– Это девочке родственники звонят, – громким шепотом авторитетно объяснила Муха и с гордостью обвела всех уже немного мутным взглядом, будто это в ее сумочке раздалось волшебное пиликанье.
– Я тоже из Белоруссии, – сообщил голубоглазый водитель с жилистой шеей. – Из Гродно, а вы откуда?
– Из Витебска, – неохотно, но ласково ответила ему Надя.
Вечер уже накидывал на город свою пелену. Уходивший день был теплым, солнечным, и пелена эта, прозрачная, тихая, мягкая, словно укутывала, обволакивала, ласкала. Казалось, она была такой же неторопливой, нежной, томной и ласковой, как шедшая рядом Надя.
Надя и вечереющий город сливались в одно целое. Хотелось накрыться ими, изваляться в них и уснуть, закутавшись ими же.
– Тещины блины! – провозгласила Муха и опять, как кутят, подтолкнула их в раскрытые двери блинной на Сытной площади.
Надя вызвалась угостить всех блинами с икрой. Ия смотрела, как блины, один за другим, раскатываются на шипящем круге, заполняются оранжевыми, словно стеклянными, шариками икринок и быстро скручиваются могучими руками повара.
По количеству блинов, укладываемых штабелями в пакеты, блеску в глазах Нади и Папочки и придирчиво считающей блины Мухе было ясно, что банкет по случаю приезда Нади только начался.
По дороге в Александровский парк Муха еще несколько раз вталкивала их в магазины, и первым из них, конечно, был магазин, торгующий спиртным.
В парке они нашли кафе прямо у воды – небольшого канала, со дна которого поднимались причудливые и очень склизкие на вид водоросли. От него сильно пахло тиной и мочой, а в воде тут и там, как яркие поплавки, выглядывали цветастыми боками пластиковые и жестяные бутылки.
– Амстердам! – мечтательно, чуть запыхавшись, выдохнула Муха и первая плюхнулась на длинную деревянную скамью.
– Похоже? – с серьезной миной осведомился Папочка, закидывая ногу на ногу.
– Похоже, – с готовностью согласилась Муха. – Там только не воняет, и мусора нет, а так очень похоже.
Скатертью-самобранкой развернулись на столе купленные яства. Венчал стол крепкий пузатый арбуз. Когда его разрезали, он издал неприличный утробный звук, таким наливным, спелым, просящимся наружу было его нутро.
Солнце розовело прощальным отсветом за причудливым рваным изгибом крыш высоких домов, но, даже прощаясь, оно словно говорило: «Жизнь прекрасна, девочки».
– За жизнь! За Петроградку! За жизнь на Петроградке! – перерывы между тостами Мухи