на переднем сиденье и громко фыркала, обмахивая себя непонятно откуда взявшимся беретом с россыпью стразов по каемке. Ия думала о том, что Муха могла бы сыграть Портоса вместо актера Смирнитского, и вышло бы даже лучше. В темном салоне машины ей казалось, что впереди сидит громада-мушкетер и говорит один за всех.
– Ты музыку любишь, мальчик? – спрашивала Муха у шофера. – Я вот Пугачеву люблю! Алла Борисовна – это все! Вот помню я, еще СССР когда был, я в поезде ехала. И тут говорят: в соседнем вагоне Пугачева едет! Я в тот вагон пошла, в купе постучала. А там и правда Пугачева сидит. Ну, и еще кто-то, и еще. Поздоровалась, нет ли у вас сигарет, Алла Борисовна, говорю. Она мне пачку «Мальборо» протягивает и говорит: бери всю, девочка.
– Да ну, – не верил шофер. – Прямо так и сказала? А еще что-нибудь сказала?
– Сказала, – вздохнула Муха. – До свидания, девочка. Закрой дверь. С той стороны.
Когда зажегся свет в прихожей, Ия зажмурила глаза, чтобы не видеть лица гостей, увидевших тараканов. Ей казалось, что открыла она их только тогда, когда вновь услышала деликатное бульканье уже в комнате и не раз произнесенный в этот вечер тост Мухи:
– Как говорится, вздрогнем… за Италию!
На миг в комнате стало тихо. Не позволяя стопкам вернуться на стол, Муха игриво спросила:
– А между первой и второй – что?
Она подмигнула набравшейся духу войти в комнату Ие.
– Что между первой и второй, девочка?
– Улица Репина, – озвучила Ия фирменную концовку тоста своего факультета, одной стеной выходящего на ту самую улицу.
– Отличный тост! – с чувством сказала Муха и с трудом разлепила закрывающиеся глаза. – У всех «перерывчик небольшой», и только в Петербурге – это самая узкая улица. Вздрогнем – за Петербург! Ну, пошли, – подтолкнула она Ию. – На балконе покурим.
Курили они долго, курили, смотрели вниз на проезжающие машины, ждали, пока затихнут стоны, доносившиеся из глубины квартиры через раскрытую форточку. Уже, казалось бы, битва миновала и можно возвращаться. Но нет, снова бесстыдно скрипнула кровать, и полились порожистой рекой сдавленные, хлюпающие ахи, чьи и не разберешь.
– Вот кобелина, – не выдержала Муха. – Тут никаких сигарет не хватит. Что же делать-то, а, девочка?
Звуки снова стихли. Они подождали.
– Пойдем, – шепнула Ия. – Теперь можно.
Они пробрались в комнату, наполненную мертвой, глухой тишиной, словно не из нее вырывались навстречу ночному городу эти стоны. Даже прусаков она не видела в тот вечер. Попрятались по углам.
Ия по привычке скомкала меж ног одеяло и перед полетом в бездонную ловушку сна услышала, как обиженно крякнула под Мухой раскладушка, а та деловито чертыхнулась, провиснув в ней до самого пола.
Утро встретило их серым питерским небом во все беззанавесочное окно. О вчерашнем приветливом солнце ничего не напоминало.