сплоченной атмосфере дети, даже разбив губу, не роняли ни слезинки.
В поле по-прежнему царил покой, но какой-то напряженный и тягостный. Иногда низко над землей вспархивала вспугнутая повозкой или собаками куропатка и тут же исчезала в золотистом море пшеницы. С ости на ость вспышками молнии курсировали огненно-красные ядовитые пшеничные змейки, какие водятся только в дунбэйском Гаоми. Замечая эти вспышки, лошади вздрагивали всем телом, а собаки зарывались мордой между бороздами, не смея головы поднять. Пол солнца заволокло черной тучей, а вторая половина стала палить еще жарче. На фоне раскинувшейся над полем черноты освещаемая солнцем пшеница полыхала желтым. Подул ветер, и миллионы колосьев затрепетали, как струны, тихим шепотом передавая на своем тайном языке страшную весть.
Сначала по верхушкам колосьев нежно прошелся ветерок с северо-востока, образовав в спокойной глади пшеницы журчащие ручейки. Ветер стал набирать силу, и это море уже перестало быть единым целым. Красная тряпица на шесте у идущего перед повозкой затрепетала. На северо-восточном краю неба на фоне словно залитых кровью туч изогнулась золотая змея, и глухо раскатился гром. На миг все снова стихло, ястребы кругами спланировали вниз и скрылись в бороздах. Вороны же, словно подброшенные взрывом, с карканьем взлетели повыше. Налетевший бешеный порыв ветра вздыбил море пшеницы валами: одни покатились с севера на запад, другие – с востока на юг. Высокие, низкие, они теснились и сталкивались, образуя желтые водовороты. Море пшеницы словно закипело. Стаи ворон рассеялись. С шумом опустилась тонкая белесая завеса дождя, и тут же посыпались большие, с абрикосовую косточку, градины. В один миг стало жутко холодно. Град бил по колосьям, по ногам и ушам лошадей, по животам мертвецов и по затылкам живых. На землю камнем упало несколько ворон – градом им пробило голову.
Матушка крепко прижала меня к себе и, чтобы уберечь мою неокрепшую головку, спрятала ее в теплую ложбинку меж грудей. Лишнюю с самого рождения восьмую сестренку мать оставила на кане в компании с потерявшей рассудок Шангуань Люй, которая пробиралась в западную пристройку и набивала себе рот ослиными катышками.
Защищаясь от дождя и града, сестры скинули рубашонки и держали их над головой. Все, кроме Лайди, у которой уже четко и красиво вырисовывались твердые, как неспелые яблочки, груди. Она закрыла голову руками, но тут же вся вымокла, а от налетевшего ветра мокрая рубашка прилипла к телу.
Преодолев этот многотрудный путь, мы наконец добрались до кладбища. Это был пустырь площадью десять му28 в пределах пшеничного поля, где перед несколькими десятками заросших травой могил торчали сгнившие деревянные таблички.
Ливень кончился, по сияющему ослепительной голубизной небу неслись рваные облака. Солнце палило нещадно. Градины, мгновенно растаяв, превращались в пар, устремлявшийся вверх. Побитая градом пшеница распрямлялась, но кое-где ей было уже не подняться. Прохладный