на одной высокой, тоскливой ноте. Было в этом что-то безнадежное, тревожное. Я старалась не слушать.
В общем, мне было на что отвлечься. Вот бурая птичка – листвянка. Темно-синий лоскуток, плавно спикировавший откуда-то сверху и растворившийся во мраке, – летучая мышь. Длинное черное создание, мелькнувшее в траве, – змея. Я успела почувствовать ее запах – отвратительный, как и она сама, – и содрогнулась.
– Зловонные создания, – сказал Никто, не оборачиваясь, – эти змеи, да?
Ступая на несколько шагов впереди меня, бубня свой монотонный мотив, он почувствовал запах змеи в траве – или услышал шуршание – и безошибочно определил его источник?
– Кто вы такой?
Он погрозил мне пальцем через плечо:
– Не так быстро, маленькая пустая. Не все сразу! Любопытство! Любопытство! Любопытство еще никого не довело до добра, что бы там ни твердили служители Отпустившего.
Я сразу почувствовала, что, если бы Никто решил записать свои слова, «Отпустивший» был бы написан с заглавной буквы…
И тут же я вспомнила о буквах. Я определенно умела писать и читать, но, как ни силилась, пока не смогла бы назвать ни одной прочитанной книги. Будто устав от усилий, заболела голова.
Как-то внезапно из-за кустов на нас выпрыгнула хижина. Невысокая и покосившаяся на один бок, с глиняными стенами, увитыми ползучими растениями, которые почти полностью скрывали ее от посторонних глаз, с видавшей виды соломенной крышей и темным остовом того, что когда-то было изгородью. Я заметила, что к паре опиравшихся друг на друга досок привязан пучок пятнистых перьев и тонких птичьих косточек.
– Что это?
– Ох уж это любопытство… – снова пробормотал Никто. – Это оберег. Я собрал его сам. С ним меня не найдут, не найдут… Повезло тебе, маленькая пустая, очень повезло… Ну, хватит глазеть и стоять на пороге. Заходи.
Вслед за ним я пересекла заваленный хламом двор и зашла в хижину. По сравнению с Никто я была очень невысокой, но даже мне пришлось пригнуться, входя.
Внутри было еще хуже, чем снаружи. Каменная кособокая печь, темный дым от которой стлался по полу, стены, закопченные до черноты, грязный пол. В одном углу – куча тряпок, служившая постелью. В другом – деревянный стол, заваленный одеждой и утварью вперемешку, и ящик, который Никто, видимо, использовал вместо табурета.
Пахло тут ужасно.
– Давненько я не прибирался, – усмехнулся Никто, бочком, как краб, пробираясь к столу. – Зато у меня есть еда. Настоящий хлеб. Я добыл его, целую краюху, и теперь осталось мало – но я дам тебе кусочек, маленькая пустая, если ты расскажешь мне все, что помнишь. Видишь, я тоже могу быть любопытным, да-да, могу…
Он дал мне каменную на ощупь краюшку и поставил на угли в очаге котелок с вмятиной на боку, куда бросил пучок сухих трав. Уже через минуту в лачуге стало пахнуть лучше.
– Отвар согреет тебя. А пока можешь взять плед, закутаться и сесть поближе к очагу…
Мне не хотелось