на карте простиралась до Рейна. Пруссию он закрасил синим цветом, и ее территория доходила только до Везера[36], а дальше вплоть до Тироля и Богемии простирались земли остальной Германии, закрашенные желтым цветом.
– В окончательном виде, – продолжал наставник, – Германия должна включать в себя Польшу, некоторые провинции австрийской монархии и турецкие владения в Европе. Но это произойдет позже. Всему свое время. Сейчас же нам представилась возможность решить судьбу Центральной Европы. Так не упустим этой возможности!
– Как же так! – перебила его мать. – Вы хотите, чтобы Франция захватила рейнские провинции. Но вы же республиканец, поборник права и справедливости. Провозглашая подобные цели, вы не можете не признать, что и Пруссия может захотеть отнять у нас Эльзас и Лотарингию.
– Будьте уверены, именно так она и поступит, если одержит победу, зато Франция даже в случае полного триумфа никогда не станет претендовать на Баден или Гессен. Что же касается Рейна, скажу так: если он и станет нашим, то лишь в силу необходимости, но никак не по праву. Если Рейн будет разделять два наши народа, то это не позволит Франции угрожать Германии и не позволит Германии вторгнуться во Францию. Граница по Рейну станет гарантом мира, причем постоянного мира, о котором я и пекусь.
За ужином наш географический диспут прервался, но тема застольной беседы осталась прежней. Да и о чем было говорить, как не о войне? Все были взбудоражены этим событием и обсуждали его повсюду – на кухнях и в гостиных, в лачугах и замках. Все мужчины призывного возраста уже получили повестки, повсюду формировалось ополчение, не осталось ни одной семьи, в жизнь которой не ворвалась бы война. Возможно, господин Шофур предпочел бы, как и моя мать, выразить неприязненное отношение к войне, но в моем присутствии он не решался откровенно высказываться на эту тему. Конечно, его навязчивые географические идеи выглядели смехотворно, но вместе с тем нельзя было не признать его исключительную осведомленность в политических и исторических вопросах, изучению которых он посвятил всю свою жизнь, и поэтому я очень хотел, чтобы он продолжил свои рассуждения.
– Представьте себе, – сказал он, – в наших краях меня считают чуть ли не пруссаком, и все из-за того, что я позволил себе выразить беспокойство по поводу этой войны. Наш мэр и кое-кто из близких ему людей упрекают меня в том, что я плохой француз. По их мнению, если вы утверждаете, что нынешняя военная кампания станет для нас тяжелым испытанием, значит, вы сомневаетесь в могуществе Франции. Всего лишь несколько дней назад все осуждали эту войну, никто не хотел, чтобы война началась, и никто не верил, что она начнется. И только я утверждал, что война неизбежна. Но вот сегодня зазвучали военные марши, и сразу все встали в ряды защитников отечества. Воистину, в каждом французе есть что-то от боевого коня. Недаром Руже де Лиль сумел одним словом выразить наш национальный характер: «Шагайте! Шагайте!» Да вы хоть знаете, для чего вы шагаете и по чьей воле?[37]
– Чтобы