огласки, а во-вторых – какого-нибудь сюрприза со стороны Эйлин. Это существо эмоциональное, сумасбродное; ее поступками управляют только чувства, а не рассудок. Я много лет пытался объяснить ей насчет себя: как человек, помимо своей воли, может измениться в течение жизни. Но она этого никак понять не может. Она считает, что человек меняется только потому, что сам этого хочет. – Он замолчал и невольно усмехнулся. – Она из той породы женщин, что хранят вечную привязанность: полюбит – и всю жизнь будет любить одного человека.
– А тебе это не нравится? – спросила Беренис.
– Напротив! По-моему, это замечательно. Но только беда в том, что я-то сам до сих пор никогда еще таким не был…
– И, я думаю, не будешь! – поддразнила его Беренис.
– Не говори так, – взмолился он. – Зачем ты меня дразнишь? Ведь я только хочу сказать, что она просто не в силах понять, как это может быть: вот я когда-то был в нее влюблен, а теперь почему-то этого больше нет. И у нее это так наболело, что любовь ее сейчас обратилась в ненависть, или, быть может, она просто старается убедить себя в этом. Но хуже всего то, что у нее все это смешано с чувством гордости: она носит мое имя, она моя жена. Когда-то она мечтала блистать в обществе, да и мне тоже очень хотелось предоставить ей такую возможность: мне казалось, что мы оба от этого выиграем. Но я скоро убедился, что для этого она просто недостаточно умна. А потом я и сам отказался от мысли обосноваться в Чикаго. Меня больше привлекал Нью-Йорк – вот это город для человека с деньгами, решил я. Дай-ка, думаю, попробую там. И тут мне пришло на ум, что, быть может, я не всегда буду жить с Эйлин, но, хочешь верь, хочешь нет, впервые эта мысль промелькнула у меня, когда я увидел твой портрет в Луисвилле – тот самый, который я теперь всегда ношу с собой. И вот после этого я и решил выстроить дом в Нью-Йорке и сделал из него настоящий музей, надеясь обосноваться в нем. Я думал, что если ты когда-нибудь обратишь на меня внимание…
– Так, значит, этот роскошный особняк, в котором я никогда не буду жить, – задумчиво сказала Беренис, – был выстроен для меня!.. Как странно!
– Такова жизнь! – вздохнул Каупервуд. – Но ведь мы с тобой и так можем быть счастливы.
– Конечно, – отвечала она. – Мне просто показалось это странным. Я не хочу доставлять никаких огорчений Эйлин, ни за что на свете!
– Да, я знаю, что ты умна и великодушна. И может быть, ты даже лучше меня придумаешь, как нам из всего этого выпутаться.
– Наверное, что-нибудь придумаю, – спокойно промолвила она.
– Но, кроме Эйлин, надо еще иметь в виду и газеты. Ведь они мне просто жить не дают. Стоит им только пронюхать про этот лондонский проект, – предположим, что я действительно надумаю за это взяться, – тут такой поднимется звон! А если еще кто-нибудь догадается твое имя к моему приплести – ну, тогда тебя совсем заклюют, налетят, точно коршуны! Я пока что вижу только один выход: либо мне удочерить тебя, либо, если мы поедем