у меня есть.
Аеси приглушенно смеется:
– Но нет представления о том, с кем ты можешь заговаривать и когда.
Он близится к трону, а затем оборачивается к ней лицом. Его мантия поворачивается медленнее, следуя за ним подобно мягкой волне.
– Ты когда-нибудь наблюдала такое великолепие?
– Я…
– Первое, что нужно усвоить, девочка: когда кто-нибудь из высокородных задает тебе вопрос, он не ищет ответа. А теперь оглянись вокруг. Посмотри на эти золоченые колонны, бархатные гобелены, потолки и стены, ведающие истории королей. Как ничтожно мала вероятность, что такая девчушка, как ты, оказалась нынче в этих залах! Я знаю, что бы ты сказала, найдись у тебя на это дар речи, – наверное, что ты здесь вообще ни при чем. Но боги, должно быть, проявили к тебе особый интерес, дитя, весьма особый интерес. Что ты знаешь о своем Короле?
Соголон стоит сомкнув губы.
– Там, в покоренных землях, безвестной девчонке вроде тебя до королей дела едва ли более, чем льву или буйволу, которые, хоть и покорены, всё равно остаются львом и буйволом.
Соголон стоит в непонимании.
– А здесь ты среди павлинов. И павлиньего дерьма.
Целую четверть луны в Соголон живет невысказанный, гложущий стыд. Из своего окна она смотрит на небо, смотрит с утра до ночи, потому что ей не остается иных дел, кроме как выпрыгнуть и брякнуть свое тело там, куда укажет воля богов. Ей хочется кричать, вопить на хозяйку – в прошлом госпожу – за ее злобу и обман. Рабыней она, Соголон, не была никогда, и это ей хочется бросить хозяйке в лицо. Хочется крикнуть, что именно поэтому ее муж находится там, где нашел себе место, но он по крайней мере к ней прикоснулся, пытаясь ее употребить. А хозяйка просто в нее плюнула, без всякого прикосновения.
Вот она, эта девочка, в комнате третьей башни дворца, принадлежащего принцессе. Дни тянутся в унылом, праздном ожидании. Солнечный восход знаменует утро, а затем как заведено: три трапезы, две смены караула, хотя горничная говорит, что она здесь не узница. Но всюду, куда бы Соголон ни направлялась, вход ей запрещен, и она вынуждена томиться в заточении своей комнаты.
Из своего окна она видит жилища, названия которых ей не терпится узнать. Всё это сущие чудеса по сравнению с красным термитником, «сундучком» дома терпимости или господской поварней. Госпожа Комвоно ушла не так давно, чтобы ее лицо начало стираться из памяти, но потихоньку забывается и оно. Из своего окна Соголон видит ступени, ведущие от ее собственной башни; видна отсюда и часть зубчатой стены с башней оживленного королевского замка, где сменяются часовые. Остальное обрезано пределами окна.
Прямо впереди мощеная дорожка к библиотеке – по виду замок, но с четырьмя стенами, похоже на короб в два этажа с дверью, которой отсюда не видно. Справа оттуда пиршественный зал размером с поле, откуда по ночам слышны музыка, танцы, крики и вопли. Если долго и внимательно смотреть сквозь деревья, то становится виден большой архив, вдвое шире библиотеки. По соседству с библиотекой