а с Труде слетела напряженная сосредоточенность, и в ней проявилось что-то девчоночье, как будто она сбросила с плеч некий груз.
Я не то чтобы хорошо знал хоть кого-нибудь из них, однако достаточно на них насмотрелся, чтобы представлять себе их характеры, – и хотя с текстами они никак не соотносились, кроме разве что у Бьорг и Эльсе Карин, чьи тексты походили на них самих, у меня сложилось определенное мнение обо всех. Кроме Петры. Она оставалась загадкой. Иногда она подолгу сидела совершенно неподвижно, глядя в столешницу и не обращая ни на кого внимания; мне в такие минуты казалось, будто она чем-то мучается: она не двигалась, буравя глазами одну точку, но от нее веяло враждебностью. Мне чудилось, что ее что-то гнетет. Если она смотрела на меня, то всегда с насмешливой улыбочкой. Реплики ее тоже были насмешливыми, а порой и безжалостными, хоть и точными, но с перебором. Но когда ее что-то увлекало по-настоящему, насмешка исчезала, и порой она смеялась, искренне, почти по-детски, и глаза ее вместо свирепого блеска излучали сияние. Тексты у нее были под стать ей, мне так казалось, когда она их зачитывала, такие же угловатые и колючие, временами неуклюжие и неизящные, но всегда хлесткие и сильные, почти всегда ироничные, но не лишенные страсти.
Труде встала и скрылась в зале. Петра повернулась ко мне.
– А почему ты меня не спрашиваешь, какие мне группы нравятся? – Она улыбалась, но смотрела на меня мрачно и испытующе.
– Давай спрошу, – согласился я. – Какие группы тебе нравятся?
– Ты что, правда думаешь, меня волнуют эти детсадовские штуки? – бросила она.
– Откуда мне знать? – парировал я.
– А что, похоже?
– Вообще-то да, – сказал я. – Ты в косухе ходишь, и вообще.
Она рассмеялась.
– Если убрать тупые имена, клише и незнание психологии, тексты у тебя очень хорошие, – сказала она.
– Но тогда ничего и не останется, – ответил я.
– Останется, – возразила она, – ты не особо слушай, что другие говорят. Это всего лишь слова, они ничего не значат. Глянь на этих двоих. – Она кивнула на преподавателей. – Купаются в нашем восхищении. Посмотри на Юна. И посмотри, как Кнут на него уставился.
– Во-первых, я особо и не слушаю. Во-вторых, Юн Фоссе хороший писатель.
– Да ладно? Ты что, читал его?
– Чуть-чуть. В среду купил его последний роман.
– «Кровь. Это камень», – произнесла она басом, по-вестланнски выговаривая слова и пронзительно глядя на меня, потом зашлась звонким смехом, но тут же умолкла. – Фу, сплошное кривляние!
– А у тебя его нет? – спросил я.
– Я научусь, – сказала она, – я из них высосу все, что смогу.
К нашему столику подошел официант, и я выставил палец. Петра повторила мой жест, сперва я решил было, что она передразнивает меня, но потом понял, что она тоже заказала пива. Вернулась Труде, Петра повернулась к ней, а я склонился вперед, к Юну Фоссе.
– Вы знакомы с Яном Хьерстадом? – спросил я.
– Немного знаком, да. Мы коллеги.
– Вы себя тоже