и в машине, беседа текла без моего участия. Рядом со мной сидели Ингве, Ула, Хьерсти и Ингвиль, и с учетом случившегося ночью мне было что терять. Трое из присутствовавших люди искушенные, и, сморозь я глупость, моя неискушенность тотчас бросится Ингвиль в глаза. Нет, я старался помалкивать, раз-другой поддакнул, покивал и все больше улыбался. Правда, пару вопросов Ингвиль я все-таки задал, надо было показать: я думаю о ней, и мне важно ее присутствие.
– Поставишь другую пластинку? – спросил Ингве. – А я пойду еще вафель напеку.
Я кивнул и, пока он ходил на кухню, просмотрел его пластинки. Я решил, это вроде проверки, что сейчас важнее всего, какую музыку я выберу, и в конце концов взял R.E.M, их альбом Document. Случайно я поставил пластинку не той стороной и обнаружил эту ужасную оплошность, только когда вернулся на место, а сидел я рядом с Ингвиль.
This ones goes out to the one I love[12].
Я покраснел.
Она подумает, что я нарочно выбрал эту композицию, чтобы что-то ей сказать. Чтобы напрямую признаться. Эта песня – для той, кого люблю.
Она теперь решит, что я совсем придурок, думал я, уставившись в окно, чтобы она не видела, как я покраснел.
This one goes out to the one I’ve left behind[13].
О нет. Как же неловко!
Я украдкой взглянул на нее, проверяя, заметила ли она. Нет, не заметила, но, если обнаружит и решит, будто я передаю ей тайное послание, – покажет ли она, что понимает?
Нет.
Я отхлебнул кофе, протер последним кусочком вафли тарелку, подбирая остатки клубничного варенья с крохотными темными зернышками, сунул вафлю в рот и проглотил, почти не жуя.
– Отличные вафли, – сказал я появившемуся из кухни Ингве.
– Да, в этот раз побольше яиц положил.
– Ого, – засмеялся Ула, – вы п-прямо к-как две старые б-бабки заговорили.
This one goes out to the one I love.
Я встал, заперся в ванной, умылся холодной водой и, стараясь не смотреть в зеркало, вытер руки и лицо висевшим там полотенцем, от которого слабо пахло Ингве.
Когда я вернулся, песня уже закончилась. Мы посидели еще с полчаса, и, когда Ула и Хьерсти собрались уходить, я сказал, что нам тоже, наверное, пора, у меня завтра много дел, Ингвиль сказала, что и у нее тоже, поэтому уже через пять минут Ингве вез нас в Фантофт.
Попрощавшись, Ингвиль помахала нам рукой, Ингве развернул машину, и мы опять поехали в город.
– Все вроде хорошо прошло? – спросил он.
– Думаешь? По-твоему, ей понравилось?
– Ну да. А разве нет?
– По крайней мере, вафли у тебя вкусные получились.
– Это да.
Больше мы с ним почти не разговаривали. Он притормозил возле моего дома, я вышел, поблагодарил его, захлопнул дверцу и преодолел три ступеньки до входной двери, а машина Ингве скрылась за углом.
Я ожидал, что вернуться в квартиру будет приятно, но там еще не выветрился запах вымытого пола и свежего белья, напомнивший мне о планах, которые я строил на ту ночь, о мечтах проснуться там утром рядом с Ингвиль, и меня накрыла новая волна отчаянья и злости