к дороге и глядя на дом. Если бы кто-то был свидетелем этого, то заметил бы, как губы мужчины едва заметно шевелятся: «Давай. Давай же. Приподними эту чертову занавеску…».
Девушка в чужом автомобиле пришла в себя только спустя некоторое время. Шофер выкурил уже вторую сигарету, которую, как и предыдущую, выбросил через полуопущенное стекло. Он тщательно избегал смотреть на пассажирку.
– Вот, значит, как, – наконец сумела выговорить девушка.
– Да, – кивнул тот равнодушно. Он явно пообвык выслушивать разглагольствования разных господских девиц. Возникла пауза, не то чтобы неловкая, но из тех, которую каждый из участников не прочь каким бы то ни было образом закончить.
– Только… я слышала… разве господин – не вдовец?
Впервые водитель соизволил встретиться с пассажиркой глазами в зеркале заднего вида, и выражение взгляда его отнюдь не было спокойным.
ЛИХОРАДКА
зарисовка
Пол твёрдый, как цельно-отлитая металлическая пластина, и изнурительно-горячий; в любых других условиях я никогда бы не додумался улечься на него спиной, но у меня не особенно большой выбор вариантов. Воздух здесь, внизу, чуть менее спёртый и жаркий. Я глотаю остатки кислорода, обжигая губы, выжигая нижние дыхательные пути.
Принуждённо медленно закрывая глаза, максимально абстрагируясь от внешнего мира, я утрачиваю способность мыслить ясно и ощущать что-либо, кроме отчётливого запаха гари, который просто не выходит игнорировать. Он обманчив, пробирается внутрь через ноздри, и даже кожные поры, и, кажется, вырабатывается где-то в сердечных клапанах, резво вбрасываясь в кровь при каждом судорожном толчке пульса, плещущегося фоновым шумом в ушах. Неподражаемая навязчивость есть в дымном, разъедающем лёгкие оксиде углерода, концентрация которого невероятно превышена, и бороться с этим бесполезно.
Я дышу коротко, последовательно, обдуманно, уже почти весело, будто играю в игру: сколько на этот раз удастся сделать вдохов, не закашлявшись?
Объясняясь собственной бессмысленностью, постепенно окончательно истаивают звуки возни за бронированной дверью. Жизнь, что обреталась там с самонадеянностью Герострата, утрачивает своё значение. О, всё просто. Те, кто заперли дверь и беззаботно проглотили ключ, недолго постояли рядом, вслушиваясь, чтобы удостовериться, что мои шансы на спасение равны одной из самых нестабильных математических единиц – призрачному нулю, – а теперь, удовлетворённые успешностью своего прожекта, степенно удаляются, с умеренной увлечённостью обсуждая хитро вытканное полотно текстов Олдоса Хаксли.
Я открываю глаза, но уже почти не вижу, как огонь медленно доедает шикарную мебель идеальной мышеловки, как он, забавляясь, перебирается на обшитый легко воспламеняемыми гипсокартонными пластинами потолок, лениво вылизывая его яркими языками цвета ржавчины. Потрескивает старинная древесина обстановки, в лучших традициях крематория,