я уже выплакала из-за него все слезы, но оказывается, что плакать без слез гораздо больнее, чем с ними, а прекратить невозможно. После всего, что у нас было: ссор, смеха, времени, проведенного вместе, он хочет вот так все закончить? Вот так оттолкнуть меня прочь? Неужели он не уважает меня настолько, что, ужравшись в хлам, позволяет другой женщине прикасаться к себе и носить свою одежду после… Одному богу известно, чем они там занимались.
Я не разрешаю себе даже думать об этом, иначе умру. Знаю, что я видела, но знать и принять – это разные вещи.
У меня хорошо получается находить оправдания его поступкам. Я отлично научилась это делать за долгие месяцы наших отношений и до конца придерживаться придуманных отговорок. Но сейчас никакое оправдание не поможет. Даже та боль, которую он чувствует из-за предательства матери и Кристиана, не дает ему права так поступать со мной. Я не сделала ему ничего плохого, чтобы он отплатил мне такой монетой. Моей единственной ошибкой была попытка слишком долго оставаться рядом с ним и помогать справляться с вымещаемой на других злобой.
Чем дольше я сижу на пустой лестничной клетке, тем больше унижение и боль перерастают в злость. Тяжелую, утробную, невыносимую злость. Хватит с меня его оправданий. Хватит, я больше не буду терпеть все это дерьмо, а потом прощать его после простого извинения и обещания, что он изменится.
Нет, черт возьми, нет.
Но я не уйду без боя. Я отказываюсь оставлять его и позволять ему думать, что так обращаться с людьми – это нормально. У него явно не осталось ни капли уважения к себе, как, впрочем, и ко мне. Злость переполняет меня, и вот я уже мчусь вверх по чертовым ступеням обратно в этот клоповник.
Толкнув дверь так, что она в кого-то ударяется, я прокладываю себе путь на кухню. Разум затуманивает еще больше, когда я вижу, что Хардин стоит на том же самом месте, в той же самой позе, с той же самой шлюхой за спиной.
– Слушай, я не в курсе, просто какая-то… – говорит он Марку.
Я в такой ярости, что перед глазами все расплывается. Прежде чем Хардин успевает меня заметить, я выхватываю бутылку из его рук и швыряю о стену. Она разбивается, и в комнате воцаряется гробовая тишина. Я словно смотрю на себя со стороны – на злобную, разъяренную, сходящую с ума версию Тессы – и не могу остановиться.
– Бэмби, какого черта? – кричит Марк.
– Меня зовут Тесса! – поворачиваюсь я к нему и кричу в ответ.
Глаза Хардина закрыты, и я наблюдаю за ним, ожидая, что он заговорит, скажет хоть что-нибудь.
– Ну хорошо, Тесса, водку-то зачем разбивать?! – с сарказмом спрашивает Марк. Он не в том состоянии, чтобы осознать, какой бардак я устроила, и думает только о разлившейся выпивке.
– У меня был отличный учитель по разбиванию бутылок о стены, – отвечаю я и сердито смотрю на Хардина.
– Ты не говорил, что у тебя есть подружка, – подает голос потаскуха, вцепившаяся в него сзади.
Я перевожу