Но мы ведь оба знаем: они ошибаются, верно?
– Конечно же, – сдержанно ответил Ралль.
– Так есть ли смысл слушать их ложь о теле? – Ведьма снова улыбнулась. – Пожалуй, и вам не мешало бы обнажиться.
– Ритуал того не требует. – Ралль прекрасно знал, что в ходе ритуала тело Зерильды претерпит изменения, которым может помешать одежда. Ему обнажаться причин не имелось, зато было несколько причин оставаться одетым, и первая среди них – собачий холод.
Глумливо рассмеявшись, ведьма прошла в центр начерченного на полу сигила.
– Начнем?
Ралль тяжело вздохнул. Разумеется, Зерильда права: он и без того нарушил все принципы веры, в которой вырос дома, в Гессене, так зачем смущаться женской наготы?
Вытянув перед собой руки, Ралль принялся нараспев читать заклинание на языке, который не звучал уже тысячи лет. Отец рассказывал, дескать, некогда по земле ходили твари – пока их не изгнали в глубины преисподней, – что пользовались этой речью для общения.
Даже по сравнению с немецким этот язык с его гортанным произношением звучал грубо. Ралль не знал в точности, что обозначают отдельные слова, хотя догадывался: целиком заклинание служит для призыва.
Когда Ралль закончит, Зерильдой овладеют темные силы, которые гессенцы обрушат на врагов Молоха. Горе неразумным бунтарям, что осмелятся встать у них на пути.
Чем дольше Ралль читал заклинание, тем сильнее, однако, овладевали им сомнения: он несет тарабарщину, а Зерильда стоит в центре начерченного мелом знака, с ней ничего не происходит… Но стоило произнести последние слова, как мебель в комнате задрожала, посуда зазвенела, и в кабинет из ниоткуда ворвался горячий зловонный ветер.
Вскинув руки, Зерильда воскликнула:
– Приди, Аваддон! Соединись со мной, и вместе мы погрузим этот мир, что заточил тебя в неволю, в сиятельный хаос! Ты отомстишь!
Налетел новый порыв смрадного, как дыхание бешеной собаки, ветра, и Ралль покачнулся. Зерильда тем временем начала преображаться: кожа ее потемнела и уплотнилась, глаза загорелись желтым огнем, пальцы превратились в длинные загнутые когти, а зубы – в клыки. Каштановые пряди медленно оборачивались змеями, как у Медузы Горгоны с греческой вазы.
Не опуская рук, Зерильда расхохоталась безумным смехом, который разнесся по кабинету. Ралля до самых костей пробрал холод.
Вспыхнул ослепительный свет, стало жарко, как в преисподней. Ралль заслонился руками, жалея, что и правда не разделся: на лбу выступили градины пота, а в красном мундире полковник почувствовал себя, словно оказался дома, в Гессене, посреди жаркого лета.
Прошло мгновение – а может, и часы, – но когда Ралль опустил наконец руки, и свет, и жар исчезли. Вернулся жуткий холод, от которого не спасали ни каменные стены, ни огонь в очаге.
Пропала и Зерильда. Слышалось только эхо ее хохота.
За окном занимался рассвет, хотя казалось, что ритуал