Как тут определишь, он год назад сюда переехал, агроном, один живёт. Общительный вроде, но о себе ничего не рассказывает. Где и как жил до этого – неизвестно. А тут вдруг пришёл и говорит: «отдай мне дочь». Я и не поняла сразу. А он: мне, говорит, нужна помощница по дому. Будет у меня жить на правах хозяйки. Тут я и почувствовала дурной запашок. Понимаешь, о чём я?
– Ага. Гнильцой от него за версту несёт. Мне он сразу не понравился.
– Я вроде чувствую, но как-то не верится. Что значит на правах хозяйки, спрашиваю. Ты мужик холостой, тебе жениться надо. И так осторожненько намекаю: на ровеснице. Вот и будет тебе хозяйка.
– А он?
– Ты, говорит, меня не учи. Сама подумай. Тебе одной с четырьмя детьми не прожить. Девчонка растёт, в самую пору входит, ей питание хорошее нужно, опять же платьица красивые, туфельки, а с тобой ей этого не видать. У тебя она так и будет в перелицованном, да перешитом ходить.
– Брр… – тряхнула головой Дилля так, что пепел с сигареты просыпался на стол. – Ей же десять всего?
– Тринадцать.
Стукнула дверь, и в коридоре послышались перебивающие друг друга голоса детей. Минут пять что-то бряцало, падало и звенело, сопровождаемое смехом и криками, потом послышался звук льющейся воды и снова смех и крики, наконец дверь в кухню раскрылась и ввалился «выводок».
Началась кутерьма. Дети галдели, рассаживались по табуретам, толкались, гремели тарелками и ложками, звякали стаканами, хрустели огурцами, чавкали колбасой, давились картошкой и делили конфеты. От всей этой возни у Дилли голова пошла кругом хуже, чем от самогона.
Голова встала на место только, когда гостинцы были полностью подъедены, и довольная детвора разбежалась по своим постелям. В кухне установилась относительная тишина, перебиваемая лишь шумом бегущей из крана воды и бряцанием посуды. Подперев одной рукой голову, Одиллия внимательно следила за спорыми движениями племянницы. Руки Иды мелькали над раковиной со скоростью профессиональной посудомойки. Выхватив чашку или тарелку, девочка быстро намыливала её пенистой губкой, тёрла до скрипа, споласкивала и укладывала на расстеленное по буфету вафельное полотенце. При этом лицо Иды не выражало ни отвращения, ни раздражения. Наоборот, казалось, что домашние хлопоты доставляют ей неподдельное удовольствие. В эту минуту она становилась очень похожа на свою мать: такой же мягкий взгляд, такие же приподнятые у переносицы сгустки бровей и точно такая оттопыренная от сосредоточенности нижняя губа. У самой Дилли подобные занятия всегда вызывали стойкое неприятие, посуда в раковине, пыль на мебели и грязь на полу ждали своего часа неделями. Когда ситуация становилась критической, Дилля, чертыхаясь и нервничая, устраивала субботник.
– Хлопотушка растёт. – Дилля выудила длинные пальцы из коротких волос и подтянула к себе стакан с остатками самогона, понюхала, поморщилась и отодвинула.
– Да, хозяюшка, – улыбнулась Детта. – Может и зря я на Баранова наговариваю. Знаешь, насмотришься этих ужасов по телевизору и начинаешь