несколько наклеек разных цветов.
Жил Мишка с бабкой. Отца своего он не знал, и никто его не знал: он, отец, как-то в природе растворился, так и не проявившись, а мать, пьяницу и наркоманку, отбывавшую срок, к семи годам забыл совершенно. Мишка, называя бабку матерью, чувствовал себя превосходно, ведь имелось столько наклеек; куцую свою семью (из бабки и себя) любил, бабке не перечил, в меру сил помогал и чётко был уверен в том, что так и должно быть.
Попал Мишка к бабке не сразу: от рождения он жил с матерью в однёрке в гостинке, и пока мать пила, кололась и хороводилась с мужиками, представленный сам себе, прошёл все «гостинкины университеты» – и к трём годам умел браниться, драться, кусаться, ломать свои и чужие игрушки, делать из палочки сигарету и отбирать у других хлеб. Нельзя сказать, что в это время он не был знаком с бабкой, но бывал у неё неохотно, тяготился неволей, называл её «дурой» и кидался драться, если что не по нему. Да и бабке, по правде, было не до него: она выплачивала долги за свою непутёвую дочь, прятала поценней вещи, спасала гостинку (оплачивая квартплату), таскала им сумки с продуктами, чтоб с голоду не замерли (как говорила она), скрывая своё горе от деда, который уже не вставал, пыталась дочку лечить, но тщетно.
По младости лет всего этого Мишка не знал, как и не знал, как плачет бабка по ночам (сама военное дитя), не понимал, конечно, что только одна она думает о его будущем, и не догадывался что эту семейную «войну» бабка проиграла окончательно и бесповоротно. Всё случилось разом: умер дед (смерти Мишке не показали), однёшку потеряли за долги, а Мишку прописали на бабкину площадь и замели мать надолго, чего Мишка совсем не понял, привыкший к её отлучкам. Бабкино поражение было предрешено (не помогли ни умение работать с утра до ночи, ни умение экономить и выживать) и было столь мучительным и постыдным, что бабка осунулась и поседела.
Тщательно скрывая свою боль, она сосредоточилась целиком и полностью на внуке. Мало зная о макаренковских приёмах, бабка попыталась было ладом: отмыла, накормила, приодела замурзанного внука и тут только поняла – как она его любит и как он на Гошеньку (так она деда в юности называла) похож, уж он-то не обманет её надежд! Мишкино «гостинкино» образование давало о себе знать, и бабка потащила его в церковь, а потом и вовсе взялась за ремень. Памятуя поражение в семейной войне, бабка лупцевала его жёстко за что ни попадя, и вскоре все соседи не узнали Мишку – сытый, чистенький, ласковый: он знал всех бабок в подъезде по именам, здоровался сто раз на дню, умел говорить «спасибо», когда какая-нибудь сердобольная соседка совала ему гостинчик (печенье, сушечку). А самое главное, Мишка работал вместе с бабкой – с ней вместе вставал раным-рано, без нытья деловито одевался и раньше неё был уже у двери каптёрки мусоропровода. Всякий раз Мишка открывал дверь, когда бабка выталкивала тележку с мусором из каптёрки. Наверное, бабка справилась бы и одна, подпёрла бы дверь каптёрки, чтобы она не закрывалась, но вместе с Мишкой (так она говорила ему) ей работать легче и быстрей. Не слонялся Мишка и когда бабка дворничала, у него был даже свой участок, – он подметал закоулки маленьким веником. Свято выполняя дворовую традицию, он подкармливал дворовых кошек